Имя Николая Евдокимова было мне хорошо известно. Он первый в нашей стране совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта в 600 метров, а впоследствии установил мировой рекорд, пролетев свободным падением в десять раз большее расстояние. Я взял газету и стал читать статью о его новом выдающемся достижении. Оставив самолет на высоте 8100 метров, он открыл парашют всего лишь в 200 метрах от земли. Евдокимов явно умел бороться со штопором «немножко» лучше, чем я. Мне подумалось, что даже одно восхищенное восклицание старого учителя, если бы Евдокимов мог его услышать, послужило бы ему наградой за искусный прыжок.
Учиться хорошо и грамотно прыгать - вот что следовало мне делать. А учиться было у кого. Даже среди девушек тогда появились замечательные мастера парашютизма. Мне довелось быть свидетелем того, как по заданию Мошковского побила мировой рекорд Нина Камнева. Я и авиатехник Овсянников помогали ей надеть перед прыжком парашют. Нина отлично скрывала волнение, весело отвечала на наши дружеские, шутливые замечания.
Дневная жара спала. Небо было прозрачным и ясным. Самолет, пилотируемый летчиком-инструктором Люсей Савченко, набрал высоту 3000 метров. Только очень внимательный наблюдатель мог заметить, что от него отделилась и полетела вниз черная крапинка.
Мало кто так знает цену мгновениям, как парашютисты. Попытайтесь, глядя на секундомер, вообразить стремительное падение, и вы ощутите, что даже 10 секунд - не малое время. Нина Камнева падала около минуты. Все ниже и ниже летела бесстрашная спортсменка. Наконец, когда до земли оставались три сотни метров, в воздухе раскрылся купол, под которым покачивалась фигура девушки. Нина выдержала затяжку точно.
Мы побежали к месту ее приземления. Она спокойно освобождалась от подвесной системы. Лицо ее было усталым, но глаза радостно блестели. Смущенно слушала наши шумные приветствия новая мировая рекордсменка.
Крупные «мелочи»
Авиатехник Иван Тимофеевич Овсянников увлекался парашютным спортом, и это увлечение передалось его четырнадцатилетнему сыну Виктору, который часто приходил на аэродром, знал многих летчиков и парашютистов.
Как- то, скорее в шутку, чем всерьез, Мошковский пообещал Виктору:
- Изучишь хорошо парашют - разрешу прыгнуть.
С тех пор начальнику школы не было прохода.
- Ну когда же? - приставал к нему паренек.
- Когда подрастешь, - отмахивался Мошковский. Но ему нравились такая смелость и настойчивость. Виктор отлично понимал это и, в конце концов, добился своего: на наших глазах он совершил прыжок с самолета.
Не все отнеслись к этому одобрительно:
- Слишком еще молод парень - совсем мальчишка. Мало ли что может быть.
- Ничего, он у меня герой! - говорил Овсянников, прикрепляя на грудь сына значок парашютиста.
Виктор вовсе стал пропадать на аэродроме. И что же? Вскоре он уговорил Якова Давидовича разрешить ему прыгнуть второй раз. Сияющий, надев парашют, казавшийся на нем непомерно большим, мальчишка уселся в самолет летчика Николая Логинова…
Глядя вверх и ожидая прыжка юного спортсмена, мы переговаривались:
- Сейчас выйдет на плоскость.
- Смотрите, вышел!
Иван Тимофеевич стоял среди нас и нервно затягивался папиросой.
- Долго не отделяется! - произнес кто-то.
Вдруг подле самолета мелькнул белый комочек купола. Но он не наполнился воздухом, а ленточкой беспомощно вытянулся за машиной.
Над нами стремительно набрал высоту еще один самолет. Это поднялся Мошковский. Подлетев близко к Логинову, он разглядел, что Виктора прочно держали три стропы, зацепившиеся за стабилизатор самолета.
Логинов кружил над аэродромом. Горючее могло скоро иссякнуть. И тогда…
Мальчик увидел начальника школы, и на его бледном лице мелькнуло что-то вроде улыбки. «Нельзя, нельзя было разрешать!» - сокрушенно думал Мошковский. Жестами он приказывал: «Достань нож и режь стропы. Потом открывай запасной парашют!» Но Виктор отрицательно качал головой, разводил руками. И Яков Давидович ужаснулся непростительной оплошности, в которой прежде всего был виноват сам: у Виктора не было ножа, этой мелкой, но обязательной части снаряжения парашютиста. К спасению оставался один путь: открыть запасной парашют. «Зацепившиеся стропы основного купола должны оборваться от рывка», - решил начальник школы и знаками дал понять это Виктору.
У всех нас, в напряженном молчании следивших за самолетами, вырвался крик радости: освободясь, наконец, от опасного плена, Виктор опускался под куполом запасного парашюта.
Посадив машину, Логинов объяснил нам происшедшее: юный парашютист испугался и бессознательно выдернул кольцо, еще стоя на крыле.
Окончив впоследствии летную школу Виктор Овсянников стал летчиком-истребителем, но к прыжкам с парашютом испытывал неприязнь.
Этот случай убедительно показал, что несерьезное отношение к парашютному спорту, пренебрежение «мелочами» порой приводит к самым печальным последствиям. Но прошло еще немало времени, прежде чем мы по-настоящему поняли, как важно в нашем деле учитывать все до мельчайших деталей. Иногда одно неверное движение может дорого обойтись воздушному спортсмену. Впервые я имел возможность лично убедиться в этом при групповом прыжке с пассажирского самолета К5. На этой машине дверь кабины находилась как раз под крылом. По обеим ее сторонам шли подкосы-подпорки, соединяющие крыло с фюзеляжем. Мошковский обратил внимание каждого участника прыжка, что воздушный поток может отбросить парашютиста на задний подкос. Чтобы этого избежать, нам следовало, отделяясь от самолета, энергично броситься вперед. Я не придал этому наставлению должного значения. И вот что в результате произошло. Прыгнув из двери, я с такой силой ударился головой о подкос, что непроизвольно выдернул кольцо. Вылетевший из ранца вытяжной парашют задел за подкос и оторвался. Купол парашюта открылся в опасной близости от машины. Если бы он за что-нибудь зацепился, могла произойти катастрофа. Яков Давидович, стоявший у двери, видел все это и пережил несколько очень неприятных мгновений.
Казалось бы, какое может иметь значение для прыжка такая мелочь, как состояние обуви парашютиста? Спортсмен нашего аэроклуба Климов никогда не мог предположить того, что случилось с ним в воздухе из-за… подметки. Он вылез из кабины самолета и, как это полагалось, когда еще не было принято прыгать непосредственно с крыла, поставил левую ногу на его край, а правую - на скобу сбоку фюзеляжа и не заметил, что скоба зацепилась за надорванную сзади подметку. Отпустив руки, Климов перевернулся и повис под машиной. Увидев это, пилот Логинов - везло же ему на подобные приключения! - стал делать резкие повороты. Лишь после этого злополучная подметка полностью оторвалась. Климов начал падать, а затем открыл парашют.
Нечто подобное произошло со мною при моем пятом по счету прыжке. Я прыгал в числе пятидесяти шести парашютистов с четырехмоторного тяжелого бомбардировщика ТБ3. Эта машина никогда еще не поднимала столько людей. Мы даже не могли уместиться в просторном фюзеляже, и некоторые из нас расположились в примыкавшей к корпусу корабля утолщенной части крыла. Прыгать нам предстояло одновременно, а для этого мы должны были выбрасываться из двери фюзеляжа, люков и с обеих сторон крыла. Дверь выходила на правую часть самолета. На левую же можно было попасть, лишь перебравшись через фюзеляж. Вот почему моему прыжку предшествовало короткое, но богатое ощущениями путешествие. Вместе с несколькими парашютистами я вылез через люк пулеметной турели на фюзеляж и, крепко держась за имевшийся там поручень, пополз вперед. Поток воздуха ежеминутно грозил сорвать нас. Вот и крыло. Мы стояли, прижавшись к фюзеляжу, не выпуская из рук поручня. Сигнал! Один за другим исчезли внизу мои товарищи. Быстро двигаясь за ними, я оказался у края, оттолкнулся ногами и… неожиданно на чем-то повис. Прошло несколько секунд, прежде чем мне удалось отделиться от самолета. Раскрыв парашют, я заметил, что у моего комбинезона нет левого рукава. Зацепившись за поручень хлястиком, он целиком оторвался.
- Полосухин чуть не выскочил из комбинезона, - шутили товарищи.