Пока мы, беседуя и делясь впечатлениями, вели обычный пилотаж аэростата, город остался позади. Я сбросил балласт, и вскоре стрелка высотомера приблизилась к отметке «3800».
- Ну что ж, начнем, - сказал Фомин.
Я заметил, что он взволнован. Быстро сняли веревки, которыми расчаливались крылья планера и крепился его фюзеляж. Планер накренился носом вниз, словно нацелясь на землю. Теперь он висел на одном тросе. Наступил ответственный момент.
- Приготовиться! - скомандовал Фомин.
- Есть! - ответил Бородин.
- Пошел!
Бородин потянул рукоятку замка. Аэростат вздрогнул. Раскачиваясь и медленно поворачиваясь, он резко перешел на подъем. Но мы сначала следили только за планером. Быстрокрылой чайкой нырнул он вниз, затем выровнялся и взял курс на Тушино. Все в порядке!
Стало холоднее. Вариометр показывал скорость подъема до 10 метров в секунду. Нормальный подъем происходит примерно в пять раз медленнее. Из аппендикса валил мутный столб какой-то пыли: это быстро выходящий газ увлекал частицы талька, которым пересыпают внутри оболочки. Можно было подумать, что наш аэростат наполнен не бесцветным водородом, а, как у первых воздухоплавателей, - дымом. Назначение аппендикса в том и состоит, чтобы выпускать из оболочки газ, расширяющийся в ней при подъеме. Но нам никогда еще не приходилось видеть, чтобы водород выходил с такой силой. Что, если давление в оболочке слишком возросло и она разорвется? Нет, расчет полета сделан правильно! Подъем происходил благополучно. Скорость начала затухать, и когда стрелка высотомера подошла к «5500», аэростат уравновесился.
На такой высоте не всякий бы хорошо себя чувствовал. Но мы не прикасались к медицинским подушкам с кислородом. Эти подушки от уменьшения внешнего давления заметно раздувались. Чтобы они не лопнули, я часто открывал их краники.
После приземления мы узнали, что планер благополучно прилетел в Тушино. Он подошел к аэродрому на высоте 2 километров. При необходимости Бородин мог лететь значительно дальше.
Три года спустя Фомин повторил наш эксперимент вместе с Александром Крикуном, а также молодым пилотом, выпускником нашей школы Георгием Голышевым и мастером спорта Виктором Ильченко. К сожалению, на этом и закончились попытки создать стратопланер. Жизнь постепенно подсказывала иные пути исследования больших высот. Но мне думается, что наши полеты не прошли даром. Они явились крупицей того опыта, который приблизил победы советской науки в завоевании воздушного океана.
На Тушинском аэродроме
С самого утра зарядил мелкий надоедливый дождь. Мы укрылись от него под крыльями самолетов и, возбужденно переговариваясь, глядели на легковые автомобили, стоявшие у здания Центрального аэроклуба.
У нас произошло важное событие: в клубе находились руководители Коммунистической партии и Советского правительства, приехавшие познакомиться с нашими достижениями в воздушном спорте. Мы так ждали этого дня! И вот погода испортила нам праздник… «Ничего не состоится!» - решили мы, когда наши гости, выйдя из клуба, стали рассаживаться по автомобилям.
- Уезжают, - сказал Щукин, сидевший рядом со мною.
Вдруг мы увидели, что машины направились не к воротам аэродрома, а к нам, на летное поле. Лица у всех просветлели. Раздалась команда: «Становись!» Мы мгновенно построились, и через минуту товарищ Ворошилов принимал рапорт о нашей готовности к полетам и прыжкам.
Радостно переговариваясь, летчики и планеристы побежали к машинам. Зашумели моторы. Взлетели воздушные поезда. Пока они в стороне набирали высоту, над нами штопорил, описывал глубокие виражи, падал и снова взмывал ввысь самолет ПО2. Это Леонид Григорьевич Минов, невзирая на дождь, заливавший очки и затруднявший пилотирование, показывал, что может «выжать» искусный пилот из учебной машины. Минов пошел на посадку и уступил место легким голубым планерам. Отцепившись от буксировщиков, они легко закружились в фигурах высшего пилотажа.
Один из наших опытных спортсменов - летчик Алексеев - развеселил всех своеобразной авиационной шуткой. Изображая ученика, впервые отправившегося в самостоятельный полет, он плохо держал направление, терял высоту и неуклюже сел, «дав сильного козла». Затем Алексеев снова, на этот раз уже «всерьез», поднялся в воздух и перевел машину в штопор, чтобы продемонстрировать посадку на выходе из этой фигуры. Машина падала, словно ввинчиваясь в воздух. Виток, еще виток… еще… Что такое? Мы замерли… Не выходя из штопора, самолет скрылся на краю аэродрома, где протекает река. Высоким фонтаном всплеснулась там вода.
К месту происшествия помчался автомобиль, и через несколько минут привез Алексеева с забинтованной головой, в вымокшем комбинезоне. Он подошел к Клименту Ефремовичу и отрапортовал:
- Товарищ народный комиссар обороны, летчик Алексеев потерпел аварию.
Виновником происшествия был дождь. В тот момент, когда самолет сделал пять витков штопора и Алексееву следовало выправить машину, мокрый сапог соскочил с педали, самолет вошел в шестой виток и на выводе из него врезался в реку.
Товарищ Сталин пожал руку взволнованному летчику, обнял его и впечатление, оставшееся после неприятного инцидента, рассеялось. Гул пропеллеров снова привлек внимание гостей. Начались гонки спортивных самолетов. Но я не видел их, так как вместе с другими парашютистами готовился подняться в воздух.
Фомин участвовал в прыжке пятидесяти спортсменов с двух тяжелых кораблей. Щукину, инструктору парашютного спорта, рабочему одного из московских заводов Коскину и мне были поручены затяжные прыжки с трех самолетов ПО2.
Дождь прекратился. Стоя на крыле, я глядел на аэродром, на плывущий глубоко внизу старт, около которого виднелись автомобили и люди. Пора! Я оттолкнулся от самолета и полетел навстречу большой, манящей к себе земле. Открыв после значительной задержки парашют, увидел неподалеку Щукина и опустился метрах в десяти от наших почетных гостей.
Воздушная демонстрация закончилась прыжком девушек, которые преподнесли руководителям партии и правительства букеты цветов.
Товарищ Ворошилов поблагодарил спортсменов за демонстрацию достижений, которыми наша доблестная молодежь может по праву гордиться, и сказал, что «с такими людьми, каких родит наша советская земля, мы не только построим счастливую жизнь, но и зажжем своим примером трудящихся всех других стран».
Это было 12 июля 1935 года. Прошло менее месяца, и снова нам довелось демонстрировать на Тушинском аэродроме свое искусство. Теперь нашими гостями были многотысячные зрители, пришедшие на открытие первого слета парашютистов. Праздник, посвященный этому событию, начался оригинальным прыжком спортсмена Жижина, который, опускаясь под куполом парашюта, оглашал небо торжественным звуком фанфары.
Затем прыгали пионеры парашютного спорта: Минов, которого мы по аналогии с «дедушкой русской авиации» - летчиком Российским - называли «дедушкой советского парашютизма», и Мошковский, шутя присвоивший себе соответственный титул «бабушки».
Сергей Ефимов, Николай Гладков, Константин Кайтанов, Сергей Щукин и я показали живую диаграмму роста достижений советского парашютизма в затяжных прыжках - мы падали один дольше другого, не раскрывая парашютов, а Нина Камнева объясняла по радио зрителям, какие рекорды иллюстрирует «диаграмма». В конце праздника на аэродром был сброшен большой парашютный десант.
На следующий день начались командные соревнования на точность приземления и задержки раскрытия парашюта. Потом состоялась игра, требовавшая большой слаженности, тренировки и выносливости. С малокалиберными винтовками, надев противогазы, мы выбрасывались из самолетов и старались приземлиться в «мишень» - начерченную на земле окружность радиусом 150 метров. Быстро собрав и доставив в условленное место парашюты, мы проводили 10километровый бег по пересеченной местности, переплывали Москву-реку, преодолевали различные препятствия, стреляли из винтовки по мишеням.
На слете мы часто видели сухощавого, подтянутого человека в сером костюме и белой фуражке. Это был изобретатель ранцевого авиационного парашюта Глеб Евгеньевич Котельников. Он рассказывал нам об истории своего выдающегося изобретения.