Огромная эрудиция, умение подчинить людей своей воле, колоссальная выдержка и хладнокровие сочетались в нем с большой скромностью и деликатностью. Вячеслав Рудольфович был на редкость внимателен и вежлив в обращении с подчиненными, В самых острых ситуациях он не выходил из себя, не терял спокойствия. Он не был обладателем «командирского голоса», и первое время для тех, кто работал с ним, было очень странно слышать от руководителя ОГПУ приказание, начинавшееся обычным для него обращением: «Покорнейше прошу…» Но чекисты знали, что эта манера обращения в данном случае говорит лишь о большом уважении к людям, о деликатности.
Мне неоднократно самому доводилось убеждаться в этом. В частности, когда Вячеслав Рудольфович отдыхал на даче «Карс».
Зная, что Вячеслав Рудольфович интересуется театром, я как-то под вечер зашел к нему, чтобы узнать, не желает ли он посмотреть спектакль театра оперетты, который только что приехал на гастроли в Кисловодск.
— Вы, я вижу, уже собрались? — спросил Вячеслав Рудольфович, глядя на мой парадный вид. — А что за спектакль идет?
— «Сильва».
— Спасибо за приглашение. Я с удовольствием пошел бы в театр, но неважно себя чувствую… А вам желаю весело провести вечер…
Когда я был уже в дверях, В. Р. Менжинский сказал:
— Я вас попрошу, товарищ Фомин, завтра утром зайти ко мне.
На следующее утро я пришел к Вячеславу Рудольфовичу и выслушал от него замечание, высказанное, как обычно, в очень вежливой форме, по поводу допущенной мною оплошности по службе. Я обещал тотчас же исправить ошибку. Меня необычайно поразила тогда деликатность Вячеслава Рудольфовича, который накануне, зная, что я иду в театр, не захотел испортить мне настроение.
Когда Вячеслав Рудольфович уезжал из Кисловодска, он, прощаясь со мною, пригласил, если буду в Москве, заходить к нему. И все же я, хотя и часто бывал в Москве, считал неудобным беспокоить своим посещением Вячеслава Рудольфовича, отрывать его от работы.
Как-то в начале весны 1926 года я, будучи в Москве, зашел в Управление ОГПУ. Поднимаюсь по лестнице, а навстречу В. Р. Менжинский. Остановил меня, поздоровался и спрашивает, когда я приехал в Моекву.
— Два дня назад.
— А почему же вы не зашли ко мне?
— Считал неудобным, Вячеслав Рудольфович. Что ж я буду вас отвлекать разговорами?
— Напрасно так думаете. Я всегда рад вас видеть у себя. Если сможете, то завтра в 11 часов утра зайдите ко мне.
Я поблагодарил за приглашение.
В назначенное время я пришел к Вячеславу Рудольфовичу. Болезненный вид его обеспокоил меня. Я выразил опасение по поводу его здоровья.
— Да что вы все, точно сговорились. Только о здоровье со мною и говорите, — шутливо и в то же время с каким-то оттенком грусти заметил Вячеслав Рудольфович. — Впрочем, вы правы. Здоровье у меня действительно неважное. Врачи заставляют лежать. Я прошу вас, товарищ Фомин, извинить меня: я буду разговаривать с вами лежа. Пусть вас это не смущает.
Он попросил принести нам чаю и, лежа на диване, рассказывал, что из Германии прибыла в Москву врачебная комиссия, куда входят известнейшие в медицине ученые. Совместно с нашими профессорами они освидетельствовали всех членов Политбюро ЦК партии и народных комиссаров.
— Почему-то и меня включили в этот список, — сказал Вячеслав Рудольфович. — Осмотрела меня эта комиссия и постановила, чтобы я оставил работу и выехал на все лето в Сочи лечиться. А разве можно сейчас оставить работу мне, когда Феликс Эдмундович так занят в ВСНХ! Но он настаивает на лечении…
В 1934 году Вячеслав Рудольфович ушел из жизни. Перестало биться сердце пламенного революционера, верного ученика Ленина, помощника и соратника Дзержинского.
Память о Дзержинском
Нас, чекистов, знавших «грозу буржуазии», «рыцаря революции» Дзержинского, всегда поражала в Феликсе Эдмундовиче его необычайная человечность, скромность, простота, душевное отношение к своим подчиненным, сотрудникам, к товарищам, ко всем, кто обращался к нему за советом или с просьбой. Это был человек большого, отзывчивого сердца. И все эти качества, которые были присущи ему самому, он очень настойчиво прививал, воспитывал и у своих подчиненных.
У всех, кому довелось общаться с Феликсом Эдмундовичем, навсегда осталась о нем добрая, светлая память.
Я хочу рассказать здесь не только о том, чему сам был свидетелем, но и о том, что рассказывали мне люди, встречавшиеся с Дзержинским. Пусть это будут разрозненные и, может быть, на первый взгляд не очень значительные эпизоды. Но ведь нам дорого, вплоть до мельчайших подробностей, все, что относится к славной жизни таких людей, как Дзержинский. Пусть же и эти маленькие штрихи послужат воссозданию в памяти потомков живого облика одного из самых преданных и самых благородных сынов ленинской партии.