— Хороший выбор, господин! — парень успевал не только крутить колесо и рулить объезжая встречающиеся на дороге телеги и повозки, но и болтать без умолку. — Этот рынок — самый большой рынок на побережье! Большой выбор, есть, что посмотреть… Белые люди часто приезжать туда и платить хорошие деньги. У вас дома держать рабов нельзя, но здесь с ними можно делать все, что хочешь. Твоя собственность — что хочешь, то и делай…
— Ты не мог бы ехать молча? — прервал его Лауритц, у которого от этой болтовни уже в ушах звенело.
— Молча? О, конечно, господин! Я молчать так, как молчать рыба в воде!..
И оставшуюся часть дороги они проделали действительно молча. Рикша провез судового врача через портовый квартал, мимо разноцветных домиков с плоскими крышами-террасами, свернул за холм, заросший плодовым садом, и остановился… Доктор не успел понять, что произошло, но его извозчик уже соскочил с двуколки и выхватил откуда-то нож.
— А теперь давай сюда кошелек и никто не пострадать, — приказал он все с той же улыбочкой от уха до уха.
Видимо, за последние пару дней Ларри настолько утомили и замучили, что сил на то, чтобы испугаться или даже элементарно удивиться, уже просто не осталось. Только неужели он и вправду всем кажется таким наивным, не способным за себя постоять лопухом?.. Чуть сведя брови на переносице и закатив глаза, он просто вытащил из-за пояса пистоль, со щелчком взвел курок и направил дуло на горе-грабителя.
— Уважаемый, — холодно проговорил он с таким спокойствием в голосе, которое удивило даже его самого. — Я и так сегодня в расстроенных чувствах, а вы хотите огорчить меня еще больше?
— О, нет, господин! Никак нет!.. Я не хотеть никого огорчить!.. — возница же явно не ожидал такого поворота событий и струсил не на шутку. Улыбка почти сползла с его лица, превратившись в жалкую, смехотворную гримасу, и он принялся скороговоркой оправдываться: — Я просто пошутить… Это просто маленький безобидный шютка.
— Нож свой давай сюда, — рикша робко протянул оружие рукояткой вперед, и Ларри, не сводя с него глаз, встал и поглубже всадил лезвие в ствол сухого дерева при дороге. На лице его при этом практически ничего не отразилось, но про себя он не без удовлетворения подумал, что если бы это видела мадам Гайде, то дважды поразмыслила бы, прежде чем обзывать его «размазней». — Если у тебя есть еще какие-нибудь сюрпризы, то выкладывай все сразу.
— Нет, больше ничего нет. Не стреляй, пожалуйста, — взмолился парень, заламывая руки. — Я что угодно сделать. У меня дома жена и дети, три штуки, всех надо кормить, всем денег давать. Не стреляй, а?..
— Поехали, куда договаривались. И чтоб без фокусов. И я тебя, так уж и быть, прощу.
— О, да! Я ехать так быстро, как лететь пуля…
— Ну, что касается пули, это ты явно загнул. Смотри у меня, а то я еще захочу проверить…
Остаток пути рикша крутил свои педали так резво, словно ему в спину все время был нацелен пистолет, хотя это и было уже не так…
Невольничий рынок географически располагался на границе Белой и Черной полосы, на самом выезде из городка Монгоней, именно там, куда приезжие еще безбоязненно высовывались, не опасаясь столкнуться с «дикими местными нравами», а все «дикости» были четко санкционированы законом. Лауритц Траинен еще никогда в жизни не видел ничего подобного, поэтому сравнить это место ему было не с чем. Он представлял собой огромную площадь, большой выжженный пустырь с ровной и твердой, вытоптанной сотнями ног, пыльной землей. Ни куста, ни травинки не росло на нем, а под палящим южным солнцем располагались помосты с цветными парусиновыми навесами, вроде уличных театров, только вместо актеров под ними ютились те, чья свобода им уже не принадлежала. Рабы стояли здесь, как скот на ярмарке, большинство из них — полуобнаженные, с аккуратно, чтобы ничего не повредить, скованной щиколоткой или запястьем, а их хозяева с готовностью демонстрировали заинтересованным покупателям состояние их зубов, ясность глаз, здоровье кожи, чистоту волос и ногтей. Каждого к такой жизни привела своя дорога, — некоторые были рождены в рабских семьях и не знали другой доли, кто-то просто смирился со своей участью, для некоторых она была одной из последних возможностей не умереть с голоду. Некоторые же влезали в настолько глубокие долги, что единственным шансом рассчитаться с кредиторами была продажа в рабство. Здесь были и помилованные преступники, радующиеся тому, что избегают таким образом казни, и пленники разбойников… Мужчины здесь покупали женщин, женщины — мужчин, человеческие жизни легко обменивались на тугие кошельки, а горькие слезы оборачивались звонкими монетами в кошельках рабовладельцев. В общем, порядочному, высокоморальному человеку здесь было делать нечего.