Он умолк, сделал несколько затяжек и тихо продолжал:
– Вот и сегодня, перед тем, как прийти сюда, в кабачок, я выполнил еще одно скучное поручение, и тоже по собственному желанию. Был у меня прежде сосед-лодочник Чан Фу, а у него дочь – Ашунь. Ты, наверно, ее видел, когда приходил к нам, но не обратил внимания, тогда она была еще маленькой. Да и выросла она не красавицей: личико худенькое, с желтой кожей – только глаза большие, с длинными ресницами и белками синеватыми, словно вечернее небо, ясное и прозрачное, какое бывает только на севере, в безветренную погоду. Ей исполнилось всего десять лет, когда умерла ее мать, и на нее легли заботы о братике с сестрой и об отце. И она везде поспевала и была бережливой, так что хозяйство у них постепенно наладилось. Все соседи ее хвалили, а отец даже частенько благодарил. Перед самым моим отъездом мать о ней вспомнила, ведь у стариков память хорошая. Мать рассказала мне, как захотела однажды Ашунь достать красный бархатный цветок для прически, который она видела у кого-то, и как она плакала, когда такого цветка не нашла. Проплакала она до ночи, и отец за это ее даже побил. Еще целых два, а то и три дня ходила она с красными опухшими глазами. О таком цветке Ашунь нечего было и мечтать, ведь они – вещь привозная, их не найдешь даже в городке S. Вот мать и велела мне купить два бархатных цветка и подарить их Ашунь во время моей поездки на юг.
Поручение это меня не обременило, напротив, даже порадовало. Признаться, мне хотелось что-нибудь сделать для Ашунь. К ее отцу я заходил в позапрошлом году, когда приезжал за матерью, и мы с ним разговорились. Он угостил меня печеньем и киселем из гречневой муки, сказав, что кисель с сахаром. Подумай: лодочник, у которого в доме водится сахар!.. Это, конечно, не бедняк, еды у него хватает. Отказываться было неловко, но я попросил дать мне маленькую чашку. Как человек, знающий толк в приличиях, он сказал дочери: «Они – люди ученые, есть как следует не умеют. Ты подай им в маленькой чашке да положи побольше сахару!»
Когда передо мной поставили кисель, я испугался – такой большой чашки мне хватило бы на день. Но в сравнении с чашкой хозяина она и в самом деле была маленькой. Мне ни разу не приходилось есть гречневый кисель с сахаром. Он оказался приторным и мне не понравился. Сделав несколько глотков, я решил было больше не есть. Но тут нечаянно взглянул на Ашунь, стоявшую в углу, и не посмел отставить чашку. На лице у нее страх сменялся надеждой, надежда – страхом. Она, верно, боялась, что не сумела как следует сготовить, а ей так хотелось, чтобы кисель мне понравился. «Если я его не съем, то крепко ее обижу, она будет чувствовать себя виноватой», – подумал я и принялся лить кисель прямо в горло, покончив с ним почти так же быстро, как и сам хозяин. Тут я понял, как тяжело есть через силу. Нечто подобное со мной случилось в детстве, когда меня заставили принять целую чашку глистогонного снадобья с сахарным песком. Но сейчас я совсем не рассердился. Ашунь так счастливо улыбалась, когда подошла собирать посуду, что с лихвой вознаградила меня за все муки. И хотя в ту ночь переполненный желудок долго не давал мне спать, а потом во сне меня мучили кошмары, я все же молился за Ашунь и желал ей добрых перемен в жизни. Но все это были мечты. Потом я посмеялся над самим собой и обо всем забыл.
Когда мать заговорила о бархатном цветке, – я ведь не знал, что Ашунь из-за него побили, – мне вспомнился случай с киселем и захотелось порадовать девушку. Но, обойдя весь Тайюань, я не нашел таких цветов, и только в Цзинане…
За окном послышался шелест. С ветки камелии свалился пласт снега, и она выпрямилась. Среди показавшейся темной глянцевитой листвы еще ярче запылали кроваво-красные цветы. Свинцовое небо, казалось, нависло еще ниже, неумолчно чирикали воробьи и, не находя себе пищи под заснеженной землей, спешили в свои гнезда. Надвигались сумерки.
– Только в Цзинане… – Люй посмотрел в окно, осушил чарку и опять, несколько раз затянувшись, продолжал, – мне удалось купить бархатные цветы. Такие, как она хотела, или нет, я не знал… но они были бархатные. Не знал я также, какой цвет ей нравится, поэтому выбрал один темно-красный, а другой – розовый.
Сегодня после обеда я пошел к Чан Фу; ради этого пришлось задержаться на день. Дом его стоял как и прежде, только выглядел как-то сумрачно, а может быть, это мне только показалось! У ворот я увидел его сына и вторую дочь, Ачжао. Они подросли. Ачжао нисколько не напоминала старшую сестру и была настоящим чертенком. Заметив меня, она стремглав бросилась в дом. На мой вопрос мальчуган ответил, что отца нет дома.
– А старшая сестра?
Вытаращив глаза, он несколько раз спросил, зачем она мне, да с такой злостью, точно хотел меня ударить или укусить. Я что-то промямлил и отступил, ведь сейчас я ко всему отношусь безразлично… Ты не знаешь, что теперь я еще больше, чем прежде, стал бояться людей. Им тягостно мое присутствие, я хорошо это понял, потому что надоел даже самому себе. Зачем же причинять другим неприятности, заставлять их скучать, не показывая вида? Но поручения матери я не мог не выполнить и, поразмыслив, зашел к торговцу дровами, который жил наискосок от дома лодочника. Мать хозяина, бабушка Фа, была еще жива. Она меня узнала и пригласила в лавку посидеть. После обычных фраз о погоде я рассказал ей, зачем приехал и почему мне нужен Чан Фу. Но бабушка только вздохнула: