Почтенному учителю Гао все еще мерещился звонкий хохот и таинственное море носов. Он даже не решился потереть царапину на голове, которая саднила. Скорее бы добраться до учительской – это было единственное, чего он сейчас желал.
Там по-прежнему стояли две чашки с остывшим кипятком, но школьного служителя, похожего на мертвеца, не было. Исчез куда-то и господин Вань Яофу. Лишь поблескивали в полумраке новый портфель и новая шляпа Гао. Стенные часы показывали всего без двадцати минут четыре.
Дома почтенного учителя Гао то и дело бросало в жар, а время от времени на него находила злоба. Теперь и он понял, что школы приводят к падению нравов, что лучше бы их закрыть совсем, в особенности школы женские. Что в них проку? Так только, пустозвонство одно!
Хи-хи… – этот приглушенный смех преследовал его, вызывая неукротимую злобу, и укреплял в нем решимость отказаться от преподавания. Он вечером напишет директрисе Хэ и сошлется на болезнь ног. Но как быть, если его станут удерживать? Нет! Все равно он туда больше не пойдет. Поистине, трудно представить, к чему это может привести. Так стоит ли впутываться в темное дело? Разумеется, нет.
И почтенный учитель Гао решительно отодвинул в одну сторону «Сокращенное зерцало», в другую – зеркало и спрятал приглашение директрисы Хэ. Но только было собрался сесть, как почувствовал новый прилив раздражения, вызванный этим листком красного цвета. Он схватил злополучный листок и вместе с «Учебником истории Китая» сунул подальше в ящик.
Наконец-то все убрано. Только зеркало осталось на столе. Хоть глазам легче. Правда, ему все еще было не по себе, чего-то вроде бы не хватало. Но тут он сразу понял, в чем дело, надел осеннюю шляпу с красным бантом и отправился прямо к Хуану Третьему.
– А вот и почтенный учитель Гао Эрчу! – провозгласил Лаобо.
– Не бреши, пес!.. – огрызнулся Гао, нахмурив брови и стукнув приятеля по макушке.
– Ну, как прошел урок? Удачно? Есть ли хорошенькие? – полюбопытствовал Хуан Третий.
– Я не намерен продолжать преподавание. Поистине, трудно представить, до чего могут довести эти женские школы. Порядочному человеку не стоит впутываться в это дело…
В комнату вошел старший сын Мао Цзыфу – толстый и круглый, словно пирожок с мясом.
– А! Давно мечтал, давно мечтал познакомиться!..
Все зашумели. Складывали руки в приветствии и приседали, будто собираясь опуститься на корточки, отвешивали друг другу поклоны – кто два, а кто и три.
– Это Гао Ганьтин, о котором я вам говорил, – указывая на почтенного учителя Гао, сказал Лаобо старшему сыну Мао.
– A-а! Давно мечтал, давно мечтал!.. – произнес Мао, кивая головой и кланяясь с особым почтением.
В левом углу комнаты стоял квадратный стол из потемневшего сандалового дерева. Приветствуя гостей, Хуан Третий помогал служанке расставлять стулья и готовил фишки. На столе, в каждом углу, зажгли тонкие стеариновые свечи, и четверо игроков заняли свои места.
Наконец все смолкли. Слышен был лишь стук игральных костей, казавшийся особенно громким в тишине наступавшей ночи.
Почтенному Гао, надо сказать, везло, хотя он все еще не мог оправиться от беспокойства. Его, который обычно все легко забывал, на сей раз почему-то очень встревожило состояние нравов. Кучка фишек рядом с ним росла, но все еще не приносила ему ни покоя, ни радости.
И все же менялись времена, менялись и нравы, и он уже чувствовал, что нравы в конце концов меняются к лучшему. Правда, было уже поздно, они доигрывали второй круг, а у Гао собрались сплошные козыри – вся масть.
Май 1925 г.
Развод
– A-а, дядюшка Му, с Новым годом! Счастья вам и богатства! Желаю богатства!
– Здравствуй, Ба Третий! Желаю счастья, желаю счастья!..
– А! Желаю счастья! И Айгу тоже здесь…
– A-а, мое почтение, дедушка Му!..
Целый хор приветственных возгласов встретил Чжуан Му Третьего и его дочь Айгу на рейсовой джонке у моста Мулянь. Некоторые пассажиры, сложив руки, поклонились прибывшим. И сразу же на боковых скамьях освободились четыре места.
Отвечая на приветствия, Чжуан Му Третий опустился на скамью и прислонил к борту свою длинную трубку. Айгу села слева от отца, выставив свои туфельки с загнутым, как серп, носком, прямо перед Ба Третьим.
– В город, дедушка Му? – спросил один из пассажиров с лицом, напоминавшим панцирь краба.
– Нет, не в город!