Минул день, другой… Но все меньше и меньше самолетов виделось в небе, все глуше и глуше доносился до меня грохот артиллерии, а на пятые сутки раздавались лишь одиночные разрывы снарядов. Мне стало ясно, что нашим не удалось прорвать оборону противника на Ельнинском направлении.
Значит, надо выбираться из своего укрытия и попытаться перейти линию фронта.
За пять суток, проведенных в яме, я изрядно ослаб от голода, да и рана на лбу, хотя и затянулась (я прикладывал к ней листья подорожника), давала о себе знать. На мое счастье или несчастье, по ночам шли холодные дожди: счастье - потому что я слизывал с листьев дождевую воду и тем самым кое-как спасался от жажды, а несчастье заключалось в том, что, лежа на сырой земле в непросыхающей одежде, я сильно простудился и вскоре почувствовал в суставах ног острейшие ревматические боли.
На шестые сутки я выбрался из ямы и, пройдя кустарником до Угры, сразу же едва не напоролся на немецкий патруль, идущий вдоль берега реки. Впредь следовало быть осторожнее…
Дождавшись вечера, я вброд перебрался на восточный берег, досыта напившись речной воды. [62]
При мне были документы: кандидатская карточка, удостоверение личности и расчетная книжка. Чтобы документы в случае чего не попали в руки фашистов, я зарыл их у корней приметного дерева в излучине реки. И пошел, вернее, поковылял - ноги болели все сильнее, и каждый шаг давался мне с трудом - на восток.
Минули седьмые, восьмые, девятые сутки… Днем я прятался, наблюдая за немцами и стараясь наметить маршрут, по которому предстояло двигаться с наступлением темноты. Однако ночью я нередко сбивался с пути.
Один раз забрел в расположение какой-то небольшой немецкой части - мне был слышен храп спавших в щелястых сараях. Двое часовых меня не заметили, хотя я прошел неподалеку от них.
В другой раз я наткнулся на полевую кухню. Охранявший ее часовой, должно быть, услышал хруст валежника под моей ногой. Он пустил в мою сторону автоматную очередь, но я успел прилечь - пули просвистели над головой.
Ранним утром на моем пути возникла преграда: противотанковый ров метров шести в ширину, наполовину заполненный водой. На краю рва рос кустарник, я залег в нем и стал ждать вечера. День выдался на славу, теплый, солнечный, но мне хотелось, чтобы он скорее кончился и наступила бы спасительная для меня темнота. Перед вечером появились немецкие солдаты, они разделись и стали купаться во рву. Когда ушли, я перебрался через ров.
Этой ночью я понял, что до линии фронта уже недалеко. На моем пути то и дело попадались недавно отрытые окопы и ячейки. Людей в них не было, зато большое количество ящиков с боеприпасами, разложенных там, говорило о том, что их покинули на время ночного отдыха.
Мне удалось подползти к передней траншее немцев, я слышал их разговор и видел, как они непрерывно пускали осветительные ракеты и стреляли в сторону наших войск. Наши тоже вели огонь и пускали ракеты. [63]
Оценив обстановку, пришел к выводу, что перейти линию фронта мне никак не удастся: не было сомнения, что нейтральная полоса заминирована, и даже если незамеченным проползу мимо немцев, то наверняка подорвусь на мине, да и свои, не разобравшись в темноте, могут запросто пристрелить. В общем, куда ни кинь - неминуемая гибель!…
Оставалось одно: уходить в тыл к фашистам и искать партизан, которые помогут перебраться к своим. Мне приходилось слышать, что в районе Ельни действует немало партизанских отрядов, авось наскочу на какой-нибудь из них!…
И я двинулся через болота, в обход населенных пунктов.
Мое состояние час от часу ухудшалось. Мучительно болели ноги, временами я не мог ступить на них, тогда мне оставалось только ползти. Есть уже не хотелось, но, чтобы как-то поддержать убывающие силы, жевал траву и листья, грыз поясной ремень. Болотной воды кругом было вдоволь.
Однажды на рассвете я оказался у небольшой горушки, из-за которой доносились собачий лай и лошадиное ржание. Было очевидно, что близко деревня, и я, вопреки своему обыкновению, решил не обходить ее стороной, а зайти в какой-нибудь дом и попросить у хозяев помощи.
Поднялся на горушку, вижу - внизу небольшая деревенька. А еще вижу, что навстречу мне по дороге тащится пара лошадей, везущих телегу с мешками, и впереди сидит немецкий солдат с винтовкой в руках.
У меня не было никакой возможности спрятаться, поэтому я решительно шагнул вниз, навстречу… Руки держал в карманах, в правой сжимал взведенный пистолет.
Я надеялся на то, что немец не признает во мне военного: мой серый комбинезон трудно было счесть за летный, до того он был измазан за время моих скитаний.
И вот мы поравнялись. [64]
Немец остановил лошадей и спросил меня о чем-то по-немецки. В ответ я пожал плечами: мол, не понимаю.
Он ругнулся по-русски, хлестнул лошадей и проехал мимо.
«Так… Значит, в деревне - немцы», - подумал я, но сколько ни вглядывался, никого из людей не увидел.
Немного погодя отворилась дверь крайней избы, вышла старуха с ведрами и коромыслом. Я подождал, пока она, набрав в колодце воды, вернется обратно. И, когда она вошла в дом, решил: была не была!
Старуху застал в сенях.
- Здравствуй, бабушка! - негромко сказал я. - Есть кто еще в доме?
- Никого нет, одна живу, - хмуро ответила хозяйка и спросила неприязненно: - А ты-то откуда взялся?
- Я летчик. Сбили меня фашисты, почти две недели брожу по лесам, оголодал, и ноги сильно болят… Спрячь меня, бабушка, денька на два: отлежусь - и уйду.
Старуха покачала головой:
- Как я тебя спрячу? В деревне немцев полно, прознают - и тебя, и меня расстреляют. Может, уж кто и видел тебя - уходи-ка поскорее от греха…
- Ладно, уйду, коли так… Дай хоть хлебца кусочек.
- Нету у меня хлеба!
Тут мой взгляд упал на полные ведра, поставленные бабкой на скамейку. Без спроса зачерпнул эмалированной кружкой и впервые за эти дни напился чистой колодезной воды.
- И на том спасибо, - усмехнулся я и повернулся к двери.
- Куда ж ты пойдешь? - поинтересовалась старуха.
- Искать партизан.
- Лучше сдайся немцам в плен.
- Спасибо за совет, не за этим я к тебе обратился, - с горечью сказал я.
Выйдя из дома, поспешил, насколько это было в моих [65] силах, к лесу: старуха, чего доброго, могла меня выдать. Когда подходил к опушке, со стороны деревни послышался крик:
- Эй, парень! Погоди-ка! Слышь, остановись!
Я оглянулся. К лесу бежали два мужика и махали мне:
- Стой! Стой!
«А вдруг - полицаи?» - подумал я и наддал ходу; в лесу остановился, чтобы не хрустеть, валежником, за высоким кустом, увидел, что мои преследователи уже добежали до опушки.
- Ну, теперь его ищи-свищи, - сказал один, на что другой отозвался:
- Ну и черт с ним! Все равно где-нибудь в лесу подохнет, бабка сказала: еле на ногах стоит. Айда обратно…
После этого я уж ни разу не решился зайти в какую-нибудь деревню.
В ночь на 28 августа я почувствовал, что пришел мой конец: сил совсем не осталось. В моем кармане оказался блокнотик, на одной из его страниц я написал, кто я и что со мною случилось, указал адрес родителей и просил того, кто меня найдет, сообщить им обо мне. Взяв в руки пистолет, подумал: «Не кончить ли разом эти мучения?» Но тут все поплыло у меня перед глазами, и я потерял сознание.
Очнулся, когда солнце стояло высоко в небе. Мне показалось, что земля подо мной легонько вздрагивает, во всяком случае, явственно слышался какой-то отдаленный гул. Во мне вспыхнула надежда: может быть, это звуки большого боя?