Ребята рассказали мне, что произошло с Колей Озорновым. Однажды, получив боевое задание, взлетел он с противотанковыми бомбами. Во время разбега от тряски они стали взрываться. Коля убрал газ - тем самым прекратил взлет, но штурмовик по инерции продолжал бежать - и загорелся. Осколками пробило резину колес, в результате чего стойки шасси поломались, машина легла на фюзеляж, проползла немного и остановилась на окраине аэродрома. Коля пытался выбраться из горящего самолета, но фонарь кабины заклинило намертво. Руководивший взлетом группы командир полка С. Ф. Простаков первым бросился к горящему самолету, хотя бомбы все еще продолжали рваться, и вытащил Николая через форточку. Озорнов сильно обгорел, но врачи сумели сохранить [76] ему жизнь. Забегая вперед, скажу, что в конце войны он снова вернулся в свой полк.
Нас, летчиков, сильно занимал вопрос: как удалось Простакову протащить пилота через форточку - никто из нас, сколько потом ни пытались, не смог пролезть в такое узкое отверстие. А ведь на Николае был еще надет парашют!… Что ни говори, а бывают в жизни ситуации, когда невозможное становится возможным!…
Прошло около месяца со времени моего возвращения в полк.
Однажды вызывает меня начальник особого отдела штаба дивизии. Прихожу, докладываю:
- Товарищ подполковник, младший лейтенант Клевцов прибыл по вашему приказанию.
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, кивнул на стул:
- Садись.
Сел, жду, что будет дальше, а он словно бы нарочно не торопится и только после того, как выдержал долгую, томительную паузу, произнес:
- Ну, рассказывай, Клевцов, где ты был более двух недель и что делал у немцев?
Я как мог подробнее описал ему события тех дней. Он слушал, не перебивая, а когда я кончил, спросил:
- Все?
- Все, товарищ подполковник.
- Та-ак… А теперь, Клевцов, расскажи, как все было на самом деле. Понятно? Неужели ты думаешь, что я поверил хоть одному твоему слову?
Я растерялся:
- Как же так?…
- Все, что ты тут плел - сплошное вранье! Я уверен, что немцы тебя схватили, и ты им продался, чтобы спасти, свою шкуру.
- Что?!-Я вскочил на ноги. - Да я… Да как вы…
Он смотрел на меня с усмешкой. [77]
- Сядь, Клевцов, не кипятись. Ну, скажи, чем ты докажешь, что все твои россказни - правда? Кто может это подтвердить?
- Ванюшка! Найдите его, он подтвердит!-Во мне все клокотало от обиды и гнева, но я изо всех сил сдерживал себя.
- Как фамилия этого Ванюшки?
- Не знаю.
- Тогда скажи хотя бы, как называется деревня, в которой якобы этот Ванюшка тебя прятал?
- Не знаю.
- Выходит, ступайте туда - не знаю куда, найдите того - не знаю кого!… Ловко придумал, ничего не скажешь…
Тут я почувствовал, что больше не могу себя сдерживать и, не попросив разрешения, выбежал из штаба.
Потрясенный и подавленный, пришел я к Васе Королеву, рассказал ему о разговоре с подполковником.
- Не бойся, Ваня, - сказал Королев. - Мы тебя в обиду не дадим.
- Товарищ командир, я ни в чем не провинился, поэтому не боюсь. Но хочу снять с себя оскорбительное подозрение: надо мне отыскать зарытые на берегу Угры документы.
- Правильно! Тогда уж не останется сомнений, что ты говоришь правду. Хотя никто из нас, твоих товарищей, и так в этом не сомневается.
Отыскивать документы я отправился в сопровождении летчика нашего звена младшего лейтенанта Павла Михайловича Банникова. Мы без труда нашли приметное дерево в излучине реки. Покопавшись в указанном мною месте, Банников извлек из земли мои документы. Они частично подмокли, поэтому позже мне заменили их новыми.
В особый отдел меня больше не вызывали, и ничто больше не напоминало мне о тягостном разговоре с подполковником. [78]
Все пережитое не прошло для меня бесследно: на двадцать первом году жизни я вдруг стал катастрофически лысеть, поэтому мне пришлось брить голову. Кроме того, у меня нарушилась речь: то говорю нормально, то начинаю мучительно заикаться - слова не могу выговорить. Это продолжалось около года, а потом постепенно прошло…
* * *
Когда Игорь Брылин вернулся из госпиталя, его отпустили на побывку домой. Мне тоже был предоставлен краткосрочный отпуск, но ехать к родителям было далеко, да и добираться в Подгорное по бездорожью трудно и долго, поэтому я решил, по приглашению Игоря, поехать с ним в Кинешму. Его родители встретили нас так, как будто мы оба были их родные сыновья, и целых три дня я наслаждался жизнью в семейной обстановке. Но время отпуска истекло, и я возвратился в полк.
Там шла напряженная подготовка к новым боям. К этому времени многие из нас, «старичков», имевших богатый опыт боевых действий, научились мастерски разить врага. Все, что знали и умели сами, мы старались передать молодым летчикам - недавним выпускникам училищ.
Меня назначили командиром звена, моим ведомым был выпускник летного училища младший лейтенант Виталий Иванович Кралькин, а его товарищ Виктор Петрович Зубов - ведомым старшего летчика звена младшего лейтенанта Павла Михайловича Банникова, прибывшего в полк в апреле 1943 года и принимавшего участие в боях на Западном фронте. Наши младшие товарищи оказались способными учениками, и к декабрю звено было полностью готово к боевым действиям. [79]
По ту сторону границы
Наступила третья военная весна.
В марте 1944 года 2-й ШАК генерала В. В. Степичева получил приказ передислоцироваться на 2-й Украинский фронт и войти в состав 5-й воздушной армии генерала С. К. Горюнова.
Наше перебазирование сильно затянулось из-за весенней распутицы. Мы неделями просиживали на промежуточных аэродромах.
Между тем войска 2-го Украинского фронта успешно провели Уманско-Боташанскую операцию, в результате которой была освобождена значительная территория Правобережной Украины и Молдавии. Войска Советской Армии перешли государственную границу и продолжали боевые действия на территории Румынии, бывшей в то время союзницей фашистской Германии.
В один из весенних дней нам сообщили, что наша следующая база находится уже на территории врага, в Румынии.
Для нас, воинов Советской Армии, это был момент сложной психологической перестройки. Наши сердца горели священным огнем ненависти к фашистам. «Отомстим врагу!» - эту клятву мы повторяли постоянно с самых первых дней войны, верили, что придет время, когда мы разочтемся за смерть родных и близких, за угнанных в неволю, за замученных в концлагерях военнопленных, за гибель ни в чем не повинных заложников, за разоренные и сожженные города и деревни, за нашу прерванную мирную жизнь.
И вот теперь, в новой обстановке, политработники всеми силами старались уберечь нас от проявления слепой ненависти. Мы очень уважали и любили замполита полка гвардии подполковника Василия Алексеевича Лозичного. Он вместе с другими коммунистами без устали проводил с нами разъяснительную работу, убеждая в том, что [80] нельзя отождествлять фашизм с народом тех стран, которые он сумел себе подчинить, что советский воин не воюет с мирным населением враждебного государства. Нас с детства воспитали на идеях гуманизма и интернационализма, поэтому теперь слова наших командиров и политработников ложились на подготовленную почву. Проводимая ими политико-воспитательная работа дала замечательные результаты: в полку не было ни одного случая жестокости, даже грубости по отношению к мирному населению или к военнопленным.