- Вот уж не думал не гадал, что в плен попаду, - я даже зубами заскрипел от досады.
- Да… Дела наши хреновые… Что будем делать, командир?
- При первом удобном случае надо бежать. Уйдем в Карпаты…
Вечером меня привели на допрос к румынскому полковнику. Говорил он на чистейшем русском языке. Перед, ним на столе стояли бутылка вина и ваза с фруктами.
Когда я вошел, он разглядывал мою полетную карту. Меня это ничуть не встревожило: карта у меня была уже старая, вся испещренная маршрутами, так что определить по ней, с какого аэродрома я нынче взлетел, абсолютно невозможно.
Полковник держался со мной обходительно, предложил сесть.
- Вина, фруктов? - спросил он, пододвигая ко мне бутылку и вазу.
Я отрицательно покачал головой.
- Ну-с, тогда перейдем к делу. Прежде всего меня интересует: с какого аэродрома вы взлетели.
- Не помню, - ответил я и тут же добавил: - И вообще я не стану отвечать на вопросы, так что незачем и спрашивать.
- Предупреждаю: не будешь говорить - плохо тебе придется.
- Ничего хорошего я от вас и не жду!…
В это время в комнату вошел немецкий майор. Румын, указывая на меня, заговорил по-немецки, должно быть, объяснял, где и как меня сбили. По тону чувствовалось, что румынский полковник заискивает перед немецким майором.
Немец ушел, а полковник приказал солдату отвести меня обратно, сказав на прощание:
- Подумай, парень, хорошенько, стоит ли тебе упорствовать? Завтра поговорим… [90]
Утром нас со Степаном разбудили голоса за окном. К окну подходили жители деревни и разглядывали нас, словно зверей в клетке, что-то горячо обсуждали.
Под их любопытными взглядами я старался держаться независимо, как подобает офицеру Советской Армии. Правда, лишившись вместе с пистолетом поясного ремня, я был вынужден заправить гимнастерку в брюки, что было как-то непривычно и несколько сковывало меня. Зато на моих плечах оставались лейтенантские погоны, а на груди - орден Отечественной войны I степени, медаль за оборону Ленинграда и гвардейский значок.
К окну подошел человек в солдатской форме, заговорил по-русски:
- Я - серб. Служу музыкантом в румынском военном оркестре. - Он оглянулся и сказал негромко, приблизив губы к самой решетке: - Хочу бросить все к чертям и перебежать в армию Тито… А вам, ребята, не долго терпеть: говорят, что между Россией и Румынией вот-вот объявят перемирие.
Ближе к полудню нас с Воробьевым посадили в закрытый фургон и куда-то повезли под охраной двух автоматчиков.
Ехали мы довольно долго, потом остановились в небольшом городке.
- Что за город? - спросил я у наших конвоиров, зная, что они немного понимают по-русски.
- Город Роман, - ответил один из них.
Воробьев присвистнул:
- Значит, нас увозят подальше от линии фронта…
- Зато поближе к Карпатам, - шепнул я, - так что не зевай!
Зевай не зевай, а два автоматчика сидят у выхода из фургона и оружие держат наизготовку…
К вечеру доехали мы до города Бакэу и очутились во дворе комендатуры, обнесенном высоким забором с колючей проволокой поверху. [91]
Тут мы увидели военнопленных разных национальностей: русских, югославов, венгров, чехов, поляков. Были тут и румынские солдаты - пойманные дезертиры.
Комендант гарнизона - румынский полковник, его адъютант - сын русского белоэмигранта. Остальной персонал - низшие чины. Некоторые из них, как мы потом узнали, были родом с Западной Буковины. Все они хорошо говорили по-русски и относились к нам вполне доброжелательно.
Держали нас в небольших барачного типа домах, вовремя раздачи пищи удавалось немного погулять во дворе.
Кормили нас так же, как солдат румынской армии: на завтрак - стакан кофе, в обед на первое - какая-нибудь бурда, на второе - немного каши, на ужин тоже немного каши и стакан чаю без сахара. На день полагалась булка хлеба граммов 300-400.
20 августа в комендатуре началась паника, нас заперли в бараках, но вечером во время ужина все-таки выпустили во двор. Меня отозвал в сторонку капрал.
- Слышь, лейтенант, ваши перешли в наступление. И, говорят, сильно продвинулись вперед.
- Правда?! - я возликовал. - Ну, спасибо за хорошую новость!
- Есть и другая новость: тебя с твоим стрелком завтра отправят в город Текуч. Никто из наших солдат не соглашается вас сопровождать: боятся, что вы сбежите по дороге, и придется за вас отвечать.
На другой день нас с Воробьевым под конвоем отправили на железнодорожную станцию, посадили в воинский эшелон и привезли сначала в Текуч, а потом в деревню Никорень, неподалеку от города. Сбежать из-под охраны не было ни малейшей возможности.
В деревне располагалась жандармерия авиационного корпуса румын - особый отдел. Как я потом узнал, предполагалось, что нас станут допрашивать специалисты по авиации. [92]
Едва нас высадили из машины во дворе какого-то дома, к нам подошел, прихрамывая и опираясь на палочку, человек со свежим шрамом на лице. На нем была офицерская гимнастерка без погон.
- Здорово, хлопцы!-приветствовал он нас. - Кто такие? Откуда? Какого полка? Давно в плену?
Мы с Воробьевым не торопились отвечать на шквал обрушившихся на нас вопросов: этот шумный незнакомец не внушал мне доверия. А он продолжал:
- Я ведь тоже летчик! Летчик-истребитель. Фамилия моя - Муратов, не слыхали? Как же так? Меня весь фронт знает, я - ас, Герой Советского Союза! Владимир Муратов - неужто не знаете?
- Не знаем, - ответил я сухо.
Он принялся перечислять фамилии ведущих своего полка. Некоторые были мне знакомы: группы истребителей этого полка не раз прикрывали нас, штурмовиков.
- Ну, хорошо, Муратов, как ты-то сюда попал?
Он рассказал, что месяца два тому назад летел парой на воздушную разведку и был сбит над железнодорожной станцией Роман. Удалось сесть на фюзеляж, при этом он поранил лицо, а когда отстреливался от окруживших самолет румын, был ранен в плечо и ногу. Попав в плен, полтора месяца пролежал в госпитале для русских военнопленных, на днях привезен сюда. А Золотую Звезду Героя Советского Союза румыны у него отобрали…
Тогда я рассказал ему о начавшемся наступлении наших войск и предложил бежать вместе.
Он отрицательно покачал головой:
- Отсюда не убежишь… Да и слишком рискованно: поймают местные мужики, сочтут за парашютистов-диверсантов, могут на месте вилами заколоть…
На другой день в жандармерии послышались суматошные крики, поднялась беготня, румыны что-то упаковывали в ящики и грузили их на машины.
- Драпают! - коротко сказал Воробьев. [93]
Нас посадили на машины и отвезли в Текуч. И снова - двор какого-то дома, обнесенный высоким глухим забором. Нам удалось узнать, что в доме - штаб румынского авиакорпуса, которым командовал генерал Ионэску.
Обстановка мало чем отличалась от той, что мы наблюдали в жандармерии: та же суматоха, та же поспешная погрузка на грузовики.
…Через двор проходили три румынских офицера, было видно, что они очень взволнованы. Остановившись неподалеку от нас, румыны принялись что-то горячо обсуждать. Я не выдержал и, подойдя к ним, сказал, не скрывая злорадства:
- Что, господа? Удираете? Погодите, то ли еще будет!
Двое посмотрели на меня как-то растерянно, а третий, разъярившись, выхватил пистолет.
Но к нему подскочил какой-то капрал, заговорил с ним по-румынски, а потом отвел меня в дальний угол двора и сказал по-русски:
- Ты, лейтенант, не лез бы к ним сейчас, не то застрелят под горячую руку.
Подошел Муратов, издали наблюдавший эту сцену, и тоже посоветовал:
- Не нарывайся… Я маленько кумекаю на ихнем языке, этот, с усиками, и впрямь хотел тебя хлопнуть. Зачем зря башку подставлять?…