С наступлением темноты нас снова посадили на машины, и колонна тронулась по дороге, ведущей в Фокшани. Продвигались очень медленно. Дорога была забита до отказа: по ней сплошным потоком в несколько рядов шли машины - и все в одном направлении. То и дело создавались пробки - и мы подолгу стояли. Я поглядывал на небо и думал: «Эх, жаль, нет наших штурмовиков: уж больно хороша цель - любая бомба, любой снаряд ударит без промаха…»
Стало известно, что в результате народного вооруженного восстания в Румынии свергнут фашистский режим, [94] Антонеску и его клика арестованы. Румыния заявила о выходе из войны против государств антигитлеровской коалиции и объявила войну Германии.
27 августа мы приехали в Бухарест. Нас, теперь уже бывших военнопленных, разместили на центральном аэродроме. Ночевали мы прямо на земле возле ангара.
Утром на аэродроме появился какой-то странный парень: в новенькой немецкой форме, правда, без погон; в руках - большой узел.
- Я, - говорит парень, - русский, солдат, был в плену у немцев. При отступлении наш лагерь угнали на Запад, а мне удалось бежать… Как бы попасть к своим? Давайте держаться вместе, а?
Мне этот парень показался подозрительным: морда круглая, румяная - не очень-то он похож на узника… Бежит из лагеря, а сам в новенькой немецкой форме…
- А что у тебя в узле? - спросил я.
Он развязал узел - и там еще одна военная форма и два новых одеяла.
- Откуда? - спросил я.
- У немцев стибрил. Воспользовался ихней паникой при отступлении. Дай, думаю, прихвачу, в дороге пригодится: денег-то у меня нет…
В наш разговор вмешался Муратов:
- Ладно, «беглец», если доберешься до наших, пусть с тобой особисты разбираются. А пока что давай сюда твои вещички - надо их продать: денег и у нас нет, а румыны теперь забывают нас кормить.
Наутро к нам подошел полковник-румын и сказал, что меня и Муратова приглашает к себе генерал Ионэску.
Генерал принял нас в своем кабинете весьма учтиво, усадил в кресла, стоящие у его стола, сам сел за стол. Приведший нас полковник, вытянувшись по стойке «смирно», застыл у стены ближе к двери.
Ионэску говорил с нами по-румынски, полковник переводил. [95]
Генерал довольно долго говорил о том, что он всегда был против войны с русскими и что теперь между Румынией и Россией, как он надеется, установятся дружеские отношения. Потом спросил, нет ли у нас к нему какой-либо просьбы, он, мол, ее охотно выполнит.
- Господин генерал, - сказал я, - у нас к вам одна-единственная просьба: как можно скорее перебросить нас на самолете в Фокшани - мы знаем, что туда уже вошли советские войска.
Он ответил, что для того, чтобы решить этот вопрос, ему необходимо связаться с министром: только с его разрешения можно выделить для нас самолет с экипажем. Обратившись к полковнику, генерал приказал поместить «господина Клезцова» и «господина Муратова» в офицерское общежитие и поставить на довольствие в офицерской столовой.
Видимо, полковник представил генералу Муратова как летчика-аса, Героя Советского Союза: Ионэску подарил Муратову пистолет, который, по его словам, принадлежал одному советскому летчику, тоже Герою Советского Союза, сбитому под Яссами (фамилию этого летчика он не назвал)… На прощание еще раз пообещал сделать все, от него зависящее, чтобы переправить нас к своим.
Обещание - обещанием, но мы все-таки не теряли времени даром и приглядывались к стоящим на аэродроме румынским самолетам, решив, что, если нас завтра же не отправят в Фокшани, мы улетим сами, угнав самолет.
Больше других для этой цели подходил небольшой самолет связи. Нам удалось побывать в его кабине, примериться к органам управления.
Под вечер Муратов снова посетил генерала - на этот раз один - и, вернувшись, сказал, что дело улажено. К нам подошел румынский летчик в чине капитана и, показав на самолет, стоявший около ангара, сказал:
- Завтра утром на этом самолете я доставлю вас в Фокшани. [96]
Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Прошло всего одиннадцать дней, как я был сбит, а мне казалось, что прошла целая вечность.
Утром чуть свет мы были на ногах. Перед вылетом выяснилось непредвиденное обстоятельство: самолет может взять только двух пассажиров. А нас - четверо… Было решено, что летчик сделает два рейса: сначала полетим мы с Муратовым, а вторым рейсом - Степан Воробьев и «беглец», как мы называли прилепившегося к нам парня.
… Самолет летел на малой высоте. Километров за 30 до Фокшани нас стали обстреливать наши наземные войска. Летчик прижался к земле и с ходу сел на южный аэродром Фокшани.
Самолет еще катился по аэродрому, когда я в боковое окно увидел, что к нам бегут наши солдаты с автоматами наизготовку. Едва машина остановилась, как они нас окружили. Оно и понятно: ведь на самолете были нарисованы фашистские кресты, только не черные, как у немцев, а желтые - румынские.
На мое счастье, я сразу же увидел знакомого майора. Последний раз мы с ним виделись 17 августа - и вот сегодня, 30 августа, такая необычная встреча. Чувствовалось, что майор не верит своим глазам, он спросил, переводя растерянный взгляд с меня на румынский самолет:
- Откуда это ты?!
Я отозвался шуткой:
- Не видишь, что ли? Побывал у румын в гостях.
Долго разговаривать нам не пришлось, так как уже подъехала машина особого отдела истребительного авиационного корпуса генерала Подгорного, нас с Муратовым посадили в машину и увезли на дознание.
В машине я сказал Муратову:
- Володя, так ведь это твой родной корпус?
- Так точно.
- Считай, повезло тебе: сразу очутился дома. А мне свой корпус еще искать да искать… [97]
- Послушай, Иван… - Муратов замялся и продолжал, понизив голос: - Ты тут никому не говори, что я - Герой Советского Союза, ладно?
Я взглянул на него удивленно - он смутился: ведь ясно же, что если он и в самом деле Герой, то всем в корпусе это хорошо известно. Ничего этого я не высказал вслух, а лишь усмехнулся и пообещал:
- Ладно.
В особом отделе нас продержали двое суток, составили протокол допроса, после чего Муратова отправили в его полк. Место базирования моего полка не было известно. Поэтому мне вручили пакет под сургучной печатью с протоколом моего допроса и предложили самому разыскивать свой полк, а найдя, вручить пакет начальнику особого отдела 7-й гвардейской штурмовой дивизии.
Тут же выяснилось, что за моим воздушным стрелком румынский летчик не летал, так как его у нас задержали впредь до распоряжения вышестоящего командования, а пока что увезли в штаб.
«Эх, как нескладно получилось, - досадовал я, тревожась за судьбу Воробьева. - Не надо было принимать в свою компанию «беглеца», тогда, может быть, удалось бы уговорить летчика взять на борт самолета троих… Ну да что ж теперь поделаешь? Остается надеяться, что Степан рано или поздно доберется до своего полка…»
Но Степану Воробьеву так и не суждено было появиться в своем полку. Попав к своим без всяких документов, он был направлен солдатом в пехоту. Позднее ребята в полку получили от него несколько писем. В последнем он сообщал, что его часть вышла за Дунай под Будапештом. Вскоре он погиб…
С большим трудом удалось мне напасть на след своего полка, но все же 3 сентября я был уже вместе с моими боевыми друзьями.
К радости возвращения прибавилась другая радость: в этот день мне вручили орден Красного Знамени. [98]
Снова в полку
7 сентября наш полк перелетел на полевой аэродром, расположенный возле села Гольдени.
Через село проходит дорога на Фокшани, параллельно дороге - летное поле с небольшой рощицей на его южной окраине. В рощице - командный пункт, в тени деревьев - длинный стол, который обозначает столовую и место сбора летного состава. Чуть в стороне оборудован душ, для приличия занавешенный куском брезента, рядом пристроилась со своим хозяйством полковой парикмахер Катюша Бахирева.