Все свободное время он отдавал семье — читал книги жене, стали подрастать дети, и он ежедневно, систематически читал им по вечерам классиков: то переводные произведения, то ныне не печатающиеся, очень хорошие романы Маркевича, Эртеля, В.Сологуба. От своей матери знаю, что он очень любил Лескова, особенно «Мелочи архиерейской жизни» и «Соборян». Тогда в «Ниве» печаталось «Воскресение» Л.Толстого; приходил очередной номер журнала, и в гостиной вокруг стола собирались все, кроме маленьких детей.
Каждое лето семья уезжала в Хилково, которое все очень любили. Тринадцать десятин луга и тринадцать — фруктового сада было немного, но привольная жизнь в саду, на лугу, на берегу реки всем казалась прекрасной. Хилково находилось на реке Уперте недалеко от ее впадения в Упу. Название Уперта происходило от нескольких плотин и водяных мельниц, расположенных вдоль всего ее течения и запиравших ее; она была глубокая. В ней водилось множество рыбы, берега ее отличались живописностью, среди полей и лугов слегка холмистой местности зеленели рощи, там и сям белели колокольни...
Дети купались, удили рыбу, просто играли, съедали уйму яблок, моя мать с увлечением собирала бабочек. Мальчики ходили в штанах, засунутых в сапоги, в темных русских рубашках-косоворотках. Сапоги одевались только для гостей, для церкви, для фотографий, а все лето ребята бегали босиком. У моей матери были скромные ситцевые платьица с фартучком.
На зиму семья возвращалась из Хилкова по месту службы Сергея Алексеевича, сперва в Орел, потом в Тулу, потом в Киев. Митрополит Евлогий, который в молодости был репетитором в семье Лопухиных, рассказывал в своих воспоминаниях об их Тульской жизни, со смущеньем добавляя, что не очень они были, по его мнению, религиозными. Ходили ко второй половине обедни, к Херувимской, ко всенощной вообще не ходили, предпочитая оставаться дома и слушать чтение отца, постились лишь на Первой и Седьмой неделе Великого Поста, и на Седьмой говели.
Но, думается, не во внешних проявлениях надо было искать религиозность семьи. Они были просто верующими, без раздумий, без терзаний душевных, но и без ханжества.
Сыновья нередко шалили, но они не были хулиганами в теперешнем понимании этого слова. А раз к ним нанимались репетиторы, значит, они вряд ли хорошо учились.
6
Бабушка Саша была одной из дочерей графа Павла Трофимовича Баранова — Тверского губернатора, позднее министра путей сообщения, который был женат на Анне Алексеевне Васильчиковой, прославившейся своей красотой и в девичестве, и в старости. О ее красоте в старости пишет в своих воспоминаниях мой отец.
А граф Павел Трофимович был типичный придворный генерал с баками под Александра II, но между прочим, курносый. Он приходился братом моей прабабушке Луизе Трофимовне Голицыной. Вот почему мой дед со стороны отца и бабушка со стороны матери были между собой двоюродными, а значит, мои родители были между собой троюродными.
Достоевский, после каторги в Омске и солдатчины в Семипалатинске, получил разрешение вернуться в Россию без права жить в Петербурге и Москве. Он выбрал Тверь и прибыл туда в 1859 г. Губернатор, а особенно губернаторша приняли в его судьбе большое участие. А он знал Анну Алексеевну за двенадцать лет до этого, их познакомил ее двоюродный брат писатель Сологуб [Мать Анны Алексеевны Васильчиковой и мать графа Владимира Алексеевича Сологуба, урожденные Архаровы, были сестрами от разных матерей, а их дед был известный полицмейстер Иван Иванович Архаров, чьи подчиненные прославились в Москве ретивостью своих действий. Слово «архаровец» дожило до нашего времени (примеч. автора).]. В двух письмах из Твери, своему другу барону А. Е. Врангелю и брату Михаилу, Достоевский, вспоминая прошлое, упомянул Анну Алексеевну, в первом письме заметил — «тогда она мне нравилась». Конечно, между писателем и ею слишком велика была сословная разница: он — сын фельдшера, она — дочь действительного тайного советника Алексея Васильевича Васильчикова, гордившегося тем, что в его древнем дворянском, чуть ли не с XIV века, роду была царица — жена Ивана Грозного, правда пятая по счету.
Анна Алексеевна приняла живейшее участие в судьбе Достоевского, ее старшая дочь, сестра моей бабушки Юлия Павловна Муханова мне рассказывала о своем тверском детстве, что писатель постоянно приходил к ним запросто обедать. Губернатор, очевидно, по настоянию жены, поддерживал прошение Достоевского на «высочайшее имя», то есть самому царю Александру II. Вероятно, сыграл свою роль и дядя губернатора, министр Императорского двора граф Владимир Федорович Адлерберг. После четырехмесячного пребывания в Твери писатель получил разрешение выехать в Петербург.