Когда ей исполнилось семнадцать лет, выяснилось, что у нее замечательный голос. Кто был ее преподавателем пения — не знаю, но знаю, что он предсказывал ей блестящее будущее. Этот же преподаватель учил и будущую знаменитость — Обухову, но якобы считал, что моя мать подает бльшие надежды.
Тетушка Евгения Павловна Писарева позвала племянницу Анночку к себе в Орловку, очевидно, имея определенные виды на моего отца. Там в Орловке он впервые обратил внимание на молодую девушку, но обменивался с ней лишь двумя-тремя фразами за обеденным столом. Писаревы собирались проехаться с племянницей в Крым и моего отца позвали туда же. В Крыму были встречи и прогулки вдвоем, а потом родители Лопухины позвали моего отца в Хилково, там он сделал их дочери предложение и поехал к своим родственникам за благословением.
Дедушка Владимир Михайлович принял известие сдержанно, а бабушка очень обрадовалась; она опасалась, что мой отец, живя в деревне, женится на сельской учительнице или на поповне. А дедушка Александр Михайлович отнесся к предстоящему браку более чем холодно, он надеялся, что ради благоденствия Голицынского рода, племянник найдет более богатую невесту. И в будущем он подчеркнуто холодно обращался к моей матери, называя ее «Madame».
Как бы то ни было — мои будущие родители были объявлены женихом и невестой, 19 сентября 1899 г. они повенчались в церкви Московского Университета и уехали в Бучалки.
Перед венцом дедушка Сергей Алексеевич имел с дочерью очень серьезный разговор. Он ей сказал, что если у жены на первом месте стоит любовь к мужу и детям, то у мужа кругозор шире, у него, кроме любви к жене, должны быть интересы и служебные, и общественные. Он рассказал одну печальную историю, как после свадьбы жена все время требовала от мужа оставаться с ней и в конце концов так ему надоела, что он ее бросил.
И моя мать покорилась. Надо было любить своего мужа огромной любовью, чтобы, покинув шумную отцовскую семью, уехать глубокой осенью в холодный и неприютный Бучалковский старинный дом с колоннами и жить там вдвоем с мужем, который то и дело уезжал в Епифань, в Тулу, еще куда-то. Он очень любил свою жену, но одновременно был увлечен нужной для народа и для Отечества службой. А ведь случалось, он уезжал на несколько дней. И в доме стояла тишина, а за окном завывала метель. Молодая жена сидела одна и ждала, — не зазвенит ли в ночной тьме колокольчик?
Первая Бучалковская зима была для моей матери самой трудной, к тому же она себя плохо чувствовала из-за беременности. Кукушка в стенных часах выскакивала и куковала, со стены строго глядел весь в жемчужно-серых тонах коровинский портрет ее свекрови, она садилась за фортепьяно и, сама себе аккомпанируя, пела романсы, которые муж так любил слушать.
А как она пела! Позднее, в двадцатых годах, я с наслаждением ее слушал в лесу на прогулке или у фортепьяно. Ее голос не был поставлен, ведь она училась пению не больше года. Громкий, звучный, он обладал удивительным покоряющим тембром, и она столько вкладывала чувства в свое пение, что у слушателей невольно набегали на глаза слезы. Да, она «зарыла» свой большой талант ради огромной любви к мужу, а потом пошли дети... И еще была причина — она знала, что дедушка Александр Михайлович был против брака своего племянника на ней, и не только, как на бесприданнице, он еще добавлял, что против брака на певице. Жалела ли она, что «зарыла» свой талант? Только однажды услышал я от нее: «Если бы я стала известной певицей, моих детей не гнали бы, не арестовывали бы».
Первую Бучалковскую зиму она жила любовью к мужу. Он приезжал с сосульками на усах, снимал тулуп, полушубок, валенки, садился к столу, и она доставала из шкафа заветный графинчик и серебряную чарочку, он выпивал одну или две и закусывал своими любимыми солеными рыжиками.
Обслуживала их молодая пара: Михаил Миронович и Пелагея Трофимовна Крючковы, а тогда просто Миша и Поля; он — повар и лакей, она — горничная и экономка. Они потом служили у старших Голицыных до самой революции, а тогда были единственные, с кем моя мать не чувствовала себя одинокой в отсутствие своего мужа.
Пелагея Трофимовна вела свое хозяйство: принимала продукты, производившиеся в имении, солила капусту, огурцы и грибы, надзирая за птичницей, прачкой и уж не знаю, за кем еще, а Михаил Миронович, учившийся кулинарному искусству в Москве, наверное, и в годы молодости был мастером.
После Рождества на святки, как тогда назывались зимние каникулы, в Бучалки приезжали братья моей матери — шумные и веселые студенты, приезжали более сдержанные братья, а также их друг Александр — Альда Давыдов, приезжали сестры моей матери — Маша и Катя. Начиналось безудержное веселье, катанье с гор и на тройках, охота на зайцев, игры на морозе.