В пять часов вечера, пока французская армия продолжала переходить Неман, Наполеон, которого тревожило отсутствие противника, приблизился непосредственно к Видии и остановился в четверти льё оттого места, где эта река впадает в Неман; отступая, русские сожгли мост, а для наведения нового требовалось слишком много времени. И тогда польская легкая кавалерия отправилась искать брод.
По приказу Наполеона кавалерийский эскадрон бросился в реку; вначале эскадрон держал строй, и это вселяло некоторую надежду; мало-помалу люди и лошади погружались в воду все глубже, дно уходило у них из-под ног, но они все равно продвигались вперед; вскоре, однако, несмотря на все их усилия, течение стало отрывать всадников друг от друга. Оказавшись на середине реки, они не смогли совладать с бурным потоком, и тот их понес; несколько лошадей исчезло из виду, другие, охваченные ужасом, ржали в предчувствии своей гибели; люди не сдавались и продолжали борьбу со стихией, но мощь течения была такова, что оно увлекало их с собой. Лишь немногие выбрались на другой берег, остальные же с криками «Да здравствует император!» пошли на дно, и войска, остававшиеся на берегу Немана, через некоторое время увидели проплывающие мимо трупы людей и лошадей, несшие им весть о судьбе авангарда.
Целых три дня понадобилось французской армии, чтобы перейти реку.
В течение двух дней Наполеон дошел до дефиле, прикрывающих Вильну; он надеялся, что император Александр будет ждать его здесь, избрав эти великолепные позиции для защиты столицы Литвы, но дефиле оказались пусты — Наполеон не верил собственным глазам; авангард беспрепятственно продвигался вперед; Наполеон выходил из себя, пускался в обвинения, угрожал; противник был не только недосягаем, но и к тому же невидим. Император понимал, что это был заранее продуманный план, что это было преднамеренное отступление, ибо русских он знал и уже имел с ними дело: если они получают боевой приказ, то превращаются в живые стены, которые можно опрокинуть, но нельзя сдвинуть ни на шаг.
Тем не менее, невзирая на таящуюся в этом отступлении русских опасность, следовало извлечь из нее наибольшую выгоду. Наполеон в окружении поляков совершил торжественный въезд в Вильну. При виде тех, кого литовцы считали соотечественниками, и того, в кого верили, словно в спасителя, они сбегались с криками радости и восторга; но Наполеон, преисполненный забот, проехал Вильну, ничего не видя и ничего не слыша, и остановился у аванпостов, уже вынесенных за пределы города; лишь там, наконец, он узнал новости о русских: 8-й гусарский полк, безрассудно и без всякой поддержки углубившийся в лес, был разбит наголову. Наполеон перевел дух: он больше не имел дела с армией призраков; противник отступил по направлению к Дриссе; Наполеон направил по его следам Мюрата с его кавалерией, а сам вернулся в Вильну и занял дворец, из которого накануне выехал Александр.
Наполеон задержался, чтобы привести в порядок отложенные на время дела. Армия же продолжала двигаться вперед под командованием его военачальников: коль скоро русская армия существовала, с ней надо было войти в соприкосновение. Наши обозы, фуры, госпитальная служба еще не прибыли, но это не столь важно, прежде всего нужна битва, ибо битва означает победу, и потому Наполеон двинул четыреста тысяч человек в страну, которая в свое время не сумела прокормить ни Карла XII, ни его двадцать тысяч шведов.
Со всех сторон к нему стали поступать новости, одна страшнее другой: армия, которой недоставало провизии, могла существовать только грабежами, но и награбленного оказывалось недостаточно. И войско, хотя и попало в дружественную страну, начало угрожать, нападать и жечь; конечно, последнее из этих несчастий происходило лишь вследствие случайностей, но получалось так, что все деревни становились жертвами подобных случайностей. Однако, несмотря на все эти меры принуждения, армия страдала, она уже стала терять боевой дух: поговаривали о новобранцах, менее привычных к лишениям, чем их старшие товарищи, — поняв, что их ждут долгие дни страданий, подобных уже испытанным ими, они приставляли ко лбу ружье и посреди дороги вышибали себе мозги. Наконец, рассказывали, что на дорогах видны лишь брошенные зарядные ящики, да фуры, развороченные и полностью разграбленные, будто они побывали в руках врага, и все следствие того, что более десяти тысяч лошадей пало, объевшись незрелыми хлебами.