Статья заключается словами:
«Многочисленную семью Фармаковских, прогрессивную и талантливую, часто преследовали власти. Так как некоторые из молодых Фармаковских учились в Петербурге и были связаны с подпольными революционными кружками, то в их вятской квартире часто производились обыски и аресты. Все они во главе с матерью-старушкой привлекались к судебной ответственности по делу 193-х и подвергались полицейскому надзору».
Теперь я уж «безбоязненно» показываю историческую памятку, по поводу которой можно интересно рассказать о дружбе Ульяновых и Фармаковских и о скромности ученого Бориса Фармаковского и о кичливости «его императорского высочества». Об этом так красноречиво говорят их автографы.
ПИСАТЕЛИ
„КОРОЛЕНКОВСКИЙ ЖАНДАРМ“ И ЕГО СЫН
В августе 1902 года мой родитель, псаломщик, привез меня в Пермь для поступления в духовную семинарию. Ни родитель, ни я в Перми никогда до этого не бывали. Приехали как в лес, единственно запасшись адресом выходца из нашего родного села, рабочего типографии Пермского губернского земства, Андрея Назаровича Мальцева. Дома, в деревне, у него оставалась мать, которой сын писал, вероятно, не чаще раза в год-два.
Дорогой от кого-то узнали, что в Перми есть подворье Белогорского монастыря, где иногда дают временный приют. И первый день по приезде в Пермь мы провели там. За это время отец отыскал квартиру Назарыча, ютившегося в бедном домишке в Слободке за Сибирской заставой.
Первые четыре года семинарского ученья я жил в общежитии, часто ходил на квартиру к Назарычу, чтобы немного развлечься. Если не заставал его дома, шел к нему на работу — в типографию. Это было большое полиграфическое предприятие вблизи Сибирской заставы по тогдашней Соликамской улице. В типографию меня пропускали свободно: никаких документов, никаких расспросов, кто я, зачем иду, к кому иду… Приходил я туда и наблюдал, как Назарыч накладывал листы чистой бумаги, а машина выбрасывала их испечатанными.
Был у Назарыча друг по работе Петя Молоков, Петр Хрисанфович. Рыжеволосый, небольшого роста, с маленьким носом, похожим на пуговку, с несколько суетливыми движениями… Словом, ничего героического в этом человеке я не замечал, тем не менее он всегда влек меня к себе. И Назарыч иначе не называл его и в глаза и по-за глаза, как Петей. Петр Хрисанфович старался занять меня то разговорами, то даст, бывало, свежий номер издававшегося губернским земством журнала-газеты «Пермская земская неделя». Там было что почитать.
Не раз, бывало, приду я к Назарычу, а он:
— Сегодня ночью у Пети был обыск и его забрали…
Я уже понимал, что забрали «за политику», а в чем она заключалась, не знал и не допытывался.
Не помню, в 1908 или 1909 году в «Русском богатстве» стала печататься «История моего современника» В. Г. Короленко, и я читал ее с большим интересом. Позже, перечитывая это произведение, я остановил свое внимание на рассказе автора о том, как его перевозил из Перми в тобольскую тюрьму жандармский унтер-офицер Хрисанф Мологов (Молоков). Прочитал я это место и подумал: «Какое совпадение: пермский жандарм — Хрисанф Молоков, а мой тамошний знакомый — Петр Хрисанфович Молоков! Неужели Петя Молоков был сыном жандарма? А почему этого сына то и дело обыскивали и арестовывали?» И чем больше вчитывался, тем больше приходил к мысли, что Петя — сын жандарма.
Не удержусь, чтобы не привести короленковские строки об этом жандарме.
После того, как был убит Александр II, царский престол занял его сын, Александр III. Надо было присягать новому царю. Будучи в ссылке в Перми, В. Г. Короленко служил на железной дороге. Ее служащие принесли общую присягу, в том числе присягнул и писатель. Однако жандармерия потребовала от него специальной присяги, против чего Владимир Галактионович восстал. Кроме того, его стали преследовать по ложному доносу и вновь сослали в Тобольск, а оттуда дальше.
Везли Короленко вместе с другим политическим ссыльным, который оказался слишком болтливым, — это при жандармах, которые сопровождали ссылаемых. И Короленко пишет:
«Когда я дал ему это понять, он ответил по-немецки, что эти идиоты не поймут интеллигентного разговора. Я видел, что один из жандармов при этом улыбнулся, и поэтому я настойчиво попросил Г-ча перейти к другой теме, Он огорчился и даже обиделся. Но у меня были свои основания. Когда я еще жил в слободке, мой хозяин показал мне однажды проходившего мимо какого-то пропойцу, в старой фризовой шинели и опорках на босу ногу, и сказал, лукаво улыбаясь: