Все это было принято без официального акта сдачи и приемки. И Карпенко, воспользовавшись победной праздничной обстановкой, умышленно затянул передачу ценностей почти на два с лишним месяца.
За это время свободный доступ к ценностям имели Карпенко, Зобов и два сержанта, охранявшие склад и выполнявшие только приказы Карпенко и Зобова. Сержанты ни в какие дела своих начальников посвящены не были и лишь выполняли то, что им было поручено.
Надо сказать, что немцы во всем любили порядок: все ювелирные изделия были скрупулезно разложены по пакетикам из плотной бумаги, с обязательным вкладышем, на котором указывались наименование ювелирных изделий, время их изъятия и лица, которым они ранее принадлежали. От такой системы учета Карпенко с Зобовым поспешили избавиться и приказали сержантам все содержимое пакетиков вывалить в общую кучу, а сами пакеты, под предлогом пересортировки и новой упаковки, уничтожить, что и было сделано.
Именно так Карпенко и Зобов обеспечили себе возможность отбирать все, что заблагорассудится. Все проходило, как говорится, без сучка и задоринки. Оба располагали неограниченной возможностью выезжать из Германии в Союз и, ничем не рискуя, вывозить все похищенное. Ведь по своему должностному положению они никаким таможенным досмотрам не подвергались.
К началу июля 1945 года Карпенко с Зобовым успели присвоить свыше 100 000 долларов и значительные суммы франков, расходуя их по собственному усмотрению.
Конечно, через пять лет, уже в ходе следствия, установить все то, что было ими похищено, не представлялось возможным. Оставалось предположить, что львиную долю ценностей они успели сбыть либо перепрятать.
Четвертого февраля 1952 года Зобов, который в органах госбезопасности уже не служил, был арестован по другому делу.
Я был уверен в том, что Зобов все станет отрицать. Однако весьма скоро у меня на допросах Зобов во всем сознался.
Решающее значение в его разоблачении сыграл факт повторного обыска, при котором у него было обнаружено до 100 золотых мужских и дамских уникальных фирменных наручных часов, а также значительное количество платиновых, золотых и серебряных брошей, серег и колец с бриллиантами и без них и других ювелирных изделий общей стоимостью до 400 000 рублей — по тому времени суммы баснословной.
Первый обыск ничего не дал, так как проводился в крайней спешке и никто не обратил внимания на обыкновенную авоську, подвешенную на гвоздь в чулане.
В связи с ценностями из авоськи мне запомнился такой забавный факт. Во время составления перечня всех этих ценностей машинистка Гершгорн вдруг попросила меня:
— Сергей Михайлович! Разрешите мне, пока я здесь работаю с вами, хотя бы с полчаса посидеть за своей машинкой с вот этими бриллиантовыми сережками! — Она указала на необыкновенной красоты серьги, оцененные в 24 000 рублей, и добавила:- Ничего подобного мне больше испытать никогда не придется, а это я запомню на всю жизнь.
Я разрешил.
За кремлевской стеной
Летом 1954 года меня вызвал генерал-майор юстиции Красников Иван Васильевич, руководивший следствием в Главной военной прокуратуре Советской армии, и, вручив худосочную папочку, похожую на какое-то архивное дело, приказал:
— Внимательно ознакомьтесь и доложите свое мнение.
Моя догадка оказалась правильной. Дело действительно поступило к нам из архива. Оно легло на мой письменный стол небольшой стопкой бумаг, листов на 30–40. По нему проходил какой-то, мне неизвестный, бывший нарком сельского хозяйства Азербайджана Беленький Ю. А., арестованный и осужденный к высшей мере наказания в 1937 году с предъявлением обвинения в контрреволюционной деятельности.
К расстрелу его осудило Особое совещание НКВД СССР. К материалам дела была приложена и справка о приведении приговора в исполнение.
До тех пор мне сталкиваться с такого рода уголовными делами не приходилось. Этот сугубо гражданский человек к числу военнослужащих не относился. Тем не менее я был обязан выполнить приказ и поэтому тотчас добросовестно углубился в изучение дела.
Прежде всего бросилось в глаза то, что дело было возбуждено абсолютно безо всяких к тому законных оснований. В нем отсутствовали первичные доказательства причастности Беленького к какой-либо контрреволюционной организации, сам он, по существу, ничем и никем не изобличался. Правда, в последующем к делу были приобщены куцые протоколы допроса нескольких свидетелей, причем допросы состоялись значительно позднее ареста Беленького. Конкретные его преступные действия в этих протоколах не упоминались. Очных ставок с ними не проводилось. К своему удивлению, я даже обнаружил, что все эти протоколы были лишь в копиях, заверенных самим следователем, что являлось грубейшим нарушением закона.