Мы вышли лесом на берег озера, песок здесь отмыт добела, на песке косачи начертили крыльями — токовали. Слева синеют лесные мысы и справа мысы. Лосиный рог лежит на песке. В лесу краснеет брусника, будто созрела под снегом.
Вдруг возникла в озере лодка. Ближе, ближе затарахтела. Прошуршала днищем по песку. Из лодки выпрыгнул весь посиневший от ветра и сырости малый в ватнике, в резиновых сапогах с поднятыми голенищами.
Игорь с Людой не стали его дожидаться, ушли по урезу воды. Я заметил, Люде хотелось бы повстречаться с лодочником-незнакомцем, поглядеть, кто таков. Но Игорь прибавил шагу.
Малый, хотя и промерз на воде, поглядывал весело, глаз у него веселый. Это Феликс, мой давний знакомый, лесник.
— Ты чего? Какими судьбами? — приветствовал он меня. — На охоту, что ли?
— Ну какая охота? Про охоту надо забыть.
— Зачем забывать? Забывать не надо. Забудешь, дак и не вспомнишь...
— А ты чего?
— На работу. Мы тут кулису клеймим. Сплавная контора будет кулису рубить... По дороге в озеро завернул, уток, думаю, попугаю...
— Прямо на утиного сторожа и напал...
Мы поглядели вслед Игорю и Люде. Люда знала, что мы глядим, обернулась.
— Пусть сторож свой огород сторожит, — сказал Феликс, — а на озере мы как-нибудь ходы-выходы знаем... — Сам все смотрел на идущих по берегу женщину и мужчину.
Лесник Феликс Нимберг известен в округе как лучший охотник, неутомимый ходок по лесам и болотам. Феликс Нимберг — эстонец. Впрочем, какой эстонец? Дед его был эстонец, мать Феликса родилась в здешних местах, на Вяльниге, отец Феликса работает в сплавной конторе завскладом. Феликс после десятого класса и армии пошел в лесники. Он ходит, как лось, впробежку — поддернет голенища резиновых сапог и пошел: вода ему нипочем. Какая-то в нем есть легкость, летучесть. Он ростом высок, тонок лицом, глаза у него голубые. У всех коренных вяльнижских жителей голубые глаза. Это — признак природный, так сказать, географический. В обрисовке портрета важны оттенки, тона. Сказать «голубые» глаза — ничего не сказать. Голубизна глаз у озерных, вяльнижских жителей размытая, акварельная. Цвет глаз у Феликса отличается морской, лазурной яркостью, унаследованной от прибалтийского предка.
На счету у Феликса четыре медведя. Двух он убил в овсах, одного взял в берлоге. Тут я должен оговориться: медведей Феликс брал в те времена, когда стрелять их дозволялось невозбранно, как бекасов, бей — не хочу. Теперь медведи подорожали в цене, на отстрел их выдаются лицензии. Не всякому выдаются.
Однажды на Вяльнигу прибыли с лицензией на медведя городские охотники. Как говорит директор сплавной конторы — тузы. Директор и распоряжался охотой. Охотников привели к берлоге, расставили по номерам. Пустили собак, те разбудили, подняли, выдворили зверя. Мишка прорвался сквозь цепь охотников: цепь оказалась непрочной. Он выскочил, рявкал, ближайший к нему охотник уклонился от боя, дрогнул. Опыта встречи с медведем лицом к лицу, то есть с оскаленной пастью медвежьей, у охотника не было. Он уступил дорогу медведю без выстрела, хотя был отменно вооружен и за спиной у него имелась подстраховка. Страховал Феликс Нимберг, лесник. Пуля Феликса остановила медведя, зверь ткнулся в снег носом. Второй пулей Феликс кончил его. Пир удался, увенчала его медвежья печенка.
В доме Феликса на стене висит пятнистая шкура огромной рыси. Это его последний охотничий подвиг, трофей — Феликс выследил рысь на задах своего огорода, поставил капкан и поймал...
Но мой рассказ о другом — о любви, занявшейся на головешках прежних любовей, о жестоком праве влюбленных творить свое счастье, не соболезнуя отверженным.
В том, что Феликс полюбил жену Игоря Люду, есть некая закономерность, неизбежность. В летнее время Люда имела обыкновение ходить в плавках-бикини, в полосатой майке-тельняшке и в резиновых сапогах с поднятыми голенищами и с большими ушами, посредством которых крепят голенища сапог к поясу. На голове Люда носила белую таллинскую фуражечку. Пяльинские бабы, дай им волю, отхлестали бы Люду ремнем за такое распутство. И откуда она взялась, нелегкая занесла...
Бабы чуяли в Люде опасность, тревогу, разруху, беду. Бабы свирепели, беленились, рычали, как деревенские псы на чужака, когда Люда являлась в своем непотребном виде в пяльинский магазин за хлебом и тушенкой. Конечно, идя в магазин, Люда надевала брюки; в плавках она щеголяла на Кундорожи. Но это не меняло дела. Перед бабами Люда не тушевалась, язык ее был остер. Мужики сползались взглянуть, когда Люда швартовала к плоту свою казанку. Лица у мужиков расплывались в мечтательной ухмылке, рты непроизвольно приоткрывались...