— Пелядь — вкусная рыба, — сказал Игорь, — пальчики оближешь.
— Дак, может, она вкусная для тамошних рыбоедов, откуда ее к нам доставляют. А по мне лучше рыбы и нет, чем кондозерский налим. В марте, бывало, под лед мережу сунешь, налимы в нее набьются — каждый по полену. Ночь они на морозе полежат, настрогаешь их, солью посыплешь — царская еда, деликатес. Не-ет, что-то тут не так. Какой-то закон в природе переступают, а природа насчет закона строга.
— Для меня самая вкусная рыба — это сиг озерный, горячего копчения, на ольховом дыму, — сказала Люда.
— Вот я про что и говорю, — подхватил Сашка, — в нашем озере сиг обитает, а на берегу ольха растет. Все одно к одному. Может, где-нибудь в Африке, на озере Чад, вообще рыбы навалом. А посади там нашу ольху, она не будет расти, зачахнет, потому что не нужна там. Какой-нибудь баобаб срубят на дрова и рыбу коптят на баобабовом дыму. А привези к нам этот баобаб — он если и выживет, дак на кой он нам шут? Наша рыбка хороша, когда ее на нашенском, на ольховом дыму провялишь...
— Ты же чаи гоняешь, Александр Ефремович, — начинал сердиться Игорь, — и не задумываешься над тем, что растение это — чай — произрастает в субтропическом климате. Однако твой кондовый северный организм требует чаю, усваивает его...
— Это другое, — возразил Александр Ефремович, — это во все века люди друг другу гостинец посылали. Это торговля, обмен. Все равно, что Фелька Нимберг куниц добудет на Вондеге, сдаст в заготпушнину, мех на пушном аукционе продадут, какая-нибудь дамочка где-нибудь в Рио-де-Жанейро из него себе шубу сошьет. А мы на вырученные денежки в Рио-де-Жанейро ананасов купим...
— Феликс рысь у себя в огороде в капкан поймал, — сказала Люда.
— Это как понимать огород, — Игорь выпятил нижнюю губу более, чем обычно. — Феликс вообще весь лес понимает как собственный огород. Браконьер заядлый. Сам хищник, почище любой рыси.
— Да брось, — сказала Люда, — какой он хищник? Он лес чувствует, понимает. Он просто поэт.
— Знаем мы этих поэтов, — Игорь поднялся, вышел вон из летней кухни, скомандовал псу: — Сайда, поваляйся!
Сайда, видимо, повалялась.
— ...Ну-ка, плесени мне, Саша, чуток, — попросила Люда. — Игорь не позволяет, он меня все воспитывает. Он вообще всех готов воспитывать.
— Вон чашку-то подай, в ней незаметно будет... Ну, давай, пока хозяина нет.
Люда с Сашей чокнулись и выпили.
Тут пришел Игорь, Саша обратился к нему со своими идеями, которые всегда у него имелись, лишь бы было кому сказать:
— Вот ты говоришь, человек — царь природы и так далее... Царь-то царь, а надо с природой ему жить в мире... Особо царствовать над ней — еще неизвестно, как обернется...
— Я ему то же самое говорю, — вставила Люда, — а он меня ругает.
— Дак ругай не ругай, а никуда от этого не денешься, — продолжал Саша. — От местных людей вреда природе не будет. Мы если чего и возьмем от нее, дак по потребности. Мы — как кулики на болоте: нам без болота нашего нельзя, и болото без нас жизни лишится. Весной на болоте мы уток пролетных караулим. Убьем-то всего ничего, зато музыки этой наслушаемся и сами наговоримся всласть у костров. Бабы наши клюкву подснежную берут. Потом тресту жнем на корм скоту, летом морошка, рыба в озерах, в осень опять же клюква, гусь полетит. Городской человек будет два часа в очереди у ресторана ошиваться, пока его швейцар в дверь пустит, а нашего брата хлебом не корми, только дай ему болото помесить сапогами... Всякому свое... Теперь что же получается? В губу нам доступ закрыли. Ладно, хорошо, мы понимаем: об утках, об лещах заботятся... Теперь Сяргинские болота Сонгострой своим охотхозяйством объявил. Егерей поставил, нашего брата гоняют, как диверсантов каких. Нам-то, болотным людям, куда податься? В город, что ли, лыжи навострять? Это мы можем. Наш пяльинский мужик — как кошка: его кинь хоть с пятого этажа, он на лапки приземлится... А вот кто на нашем болоте жить станет?
— Местные, неместные — это не разговор, — сказал Игорь. — Это — понятия пережиточные, из феодального строя. Современный человек не принадлежит никакому месту.
— Это конечно, — согласился Александр Ефремович. — Но я тебе о другом толкую. Вот возьми у нас в Пялье Володя Ладьин — мужик здоровый, перед войной он на сейнере плавал на Балтике. В войну их судно немцы захватили, команду интернировали. Дак он из плену бежал, линию фронта перешел, воевал, брал Берлин. Потом опять же рыбачил на Балтике, дошел до старшего помощника капитана... И деньги зашибал хорошие, и квартиру имел в Усть-Нарве и все такое прочее... В общем, живи — не хочу... Так нет, он все бросил, вернулся к себе на болото, в Пялье. Рядовым рыбаком в бригаде, мережи трясет... Стало быть, что-то тут есть. Вот же лебедь — покантуется зиму на Каспии и все равно тянет в нашу тундру...