Люда сидела, уронив плечи, руки. Слезы часто, как березовый сок, катились по щекам.
— Ночью она прибежала ко мне, — Сашка повернулся к Феликсу, — дак слова сказать не могла. И индийский йог следом пожаловал, рычал аки тигра... Ну, и его тоже понять можно... Да я знал, что так получится, и ему говорил.
— Теперь чего плакать? — говорил Сашка Люде. — Теперь вон у тебя защита — первый парень на Вяльниге.
— Он меня мог убить, — всхлипнула Люда. — Потом сам побежал топиться...
— А ты чего же хочешь, чтобы он цветы тебе преподнес? Ну ладно, мне хоть с полдня в мастерских показаться надо...
Феликс пошел проводить Сашку, и тот сказал ему:
— С тебя поллитра приходится. Я уж давно вижу, что мается парень. И парень вроде нашенский. А для кандидата наук оно, может, так и лучше...
Феликс пожал Сашке руку, но словно бы он и не видел его. Куда-то он смотрел в дальнюю свою даль. Глаза его яркие сделались, лазоревые.
Через год, весной, я опять приехал на Вяльнигу, шел с автобуса на пристань, думал сплавать на Кундорожь, поглядеть, что там теперь и как. Мотоцикл попался навстречу. Двое ехали на нем, в ватниках, в красных касках-горшках. Остановились. Феликса я узнал, а Люда сильно переменилась. Лицо ее как-то опростилось, увяло, шире сделались скулы. Такие бабьи лица можно увидеть в селениях и поселках — на Амуре или на Вяльниге, на больших или маленьких реках. Мы поздоровались, но не знали, о чем говорить. Первой заговорила Люда:
— Мы с Феликсом, как свободное время, так едем в лес, куда-нибудь на лужайку. В лесу сейчас благодать: фиалки, подснежники. — Люда сказала это, но будто еще спросила о чем-то меня. Или себя...
Я сказал, что это самое милое дело — в лес, на лужайку.
— А Игорь новую жену привез из города на Кундорожь, — сказала Люда.
Феликс повернул рукоятку газа — мотоцикл зарычал.
Островенский вермут
Весной никто не ездит по этой дороге. Только ездит Коля Савельев, на «ЗИЛе-сто-полсотни-первом». Утром Коля везет на делянку рабочих — из Сигожно, Островенского, Кыжни. Вечером отвозит их по домам. Живет Коля на лесоучастке в Кыжне, в щитовом сборном доме; дом на две семьи. Семья у Коли три человека: сам Коля — глава, жена Капитолина и сын Володька, четырех с половиной лет. У Володьки имеется только одна игрушка — старый карбюратор, папа принес. Игрушки в Кыжне не продаются. Съездить в город у Коли нет времени. Володька возит по полу карбюратор, урчит, как папин автомобиль.
Поселок назван по имени речки — Кыжня; речка сплавная, в зиму ее берега обрастают штабелями бревен, высотою в трехэтажные дома. В Кыжне живут сплавщики. Весной они рушат штабеля — бревна с плеском, с брызгами падают в реку, ставят запони, переборы, разбирают заломы, подпихивают застрявшие бревна баграми. Кыжня впадает в Вяльнигу. Вяльнига — голубая весной, как небо, и белые льдины плывут по Вяльниге — облака. В Кыжне живут заготовители леса: вальщики, обрубщики сучьев, трелевщики, трактористы, шоферы лесовозов, учетчики, десятники, бригадиры. Есть мастерские, гараж, движок, восьмилетняя школа, детсад, столовая, красный уголок с библиотекой. До Островенского от Кыжни семь километров, до Сигожно тридцать, до станции Вяльнига сорок два.
Весной тут не ездит никто, только Коля Савельев каждое утро везет рабочих из Сигожно, по пути забирает островенских, кыженских. Дорога идет берегом Вяльниги; берег сухой, высокий, увалистый, поросший сосной.
И Вяльнига тоже как дерево: ствол его — русло реки, а ветки — притоки, лесные речки; Сигожа, Шимокса, Воткуса, Вондега, Кыжня, Сярга. Слова эти — Вя́льнига, Шо́ндига, Кы́жня — начинаются с ударного слога, как все слова в финно-угорских наречиях. Тут издавна жили карелы, вепсы, да и поныне живут. Словесные корешки остаются в названиях рек. Речными именами нарекают поселки. Поселки строят на скорую руку, на недолгую жизнь, покуда срубят весь лес.
Кыжня окружена глухими лесами — тайгой. По веснам я ездил сюда на охоту. До Вяльниги — автобусом, там ноги в руки да и пошел бережком — сорок два километра. Устанешь — зажжешь костер, черпнешь котелком из Вяльниги воды с ледышками, разпиваешь чаи, закусываешь хлебом и колбасой, лакомишься пряниками. Все вкусно, любая еда в охотку. Кукушки считают время, как метрономы. Поют дрозды.
Дорога пустая, никто не ездит по ней весной, а ходить разучились в наш-то машинный век. Разве встретится Коля Савельев, остановится, скажет:
— Начальник участка в Вяльнигу послал за нигролом. К вечеру обернусь. Если что, ты подожди. Подвезу. В ногах правды нет.