Однажды Нина Нечаева сказала эму:
— Ничего не поделать, Степан Гаврилович, — любовь... Любовь сильнее смерти...
— Что, и ты туда же? — ревниво беспокоился Даргиничев.
— Нет, я не туда, я в другую сторону...
Река стояла, но покряхтывали в траншеях мертвяки, тросы рвали сосновое тело. Лед заерзал уже, шевельнулся. Степа не уходил теперь с берега, лицо ему обожгло, как кирпич, спалило солнышком брови, голос осип, задохнулся.
Иные девчата прогуливали. Директор стыдил их, лишал положенной водки. Они глядели ему в лицо затуманенно и бесстрашно.
Как-то утром к началу работы вовсе мало явилось на берег девчат. Даргиничев кликнул Петра Иваныча:
— Ну-ка, пойдем по баракам, подымем эту капеллу.
Он широко пошел, не глядя под ноги, в высоких кожаных сапогах, в распахнутом ватнике. Посеменил за ним его заместитель.
Тихо, сонно было в поселке, над трубами ни дымка. Даргиничев взбежал на крылечко первого в ряду барака. Дохнуло на него последками вчерашнего тепла, еды, устюженской водкой, хромовыми, с ваксой чищенными сапогами пахло в женской этой комнате. Тут было четыре койки и стол посередине. Восемь голов поднялось к вошедшему, по паре над каждой подушкой. Портупеи брошены были куда попало и пистолеты ТТ...
— Ну, молодцы в постелях-то воевать, — сказал Даргиничев, — дай боже орлы... — Он быстро вдвинулся в глубь комнаты, огреб вокруг себя руками, обобрал портупеи с пистолетами. Четверо лейтенантов стукнули об пол босыми пятками, но не годились они для боя, для обороны. Совсем никуда они были без гимнастерок и галифе, Неодетые люди беспомощны против одетых.
Даргиничев отдал трофеи Петру Иванычу:
— В контору снеси. Пущай придут боевые командиры. Там разбираться будем, как они заслужили оружие носить.
Петр Иванович скоком помчался подале от греха. Лейтенанты спешили надеть сапоги, кое-как намотали портянки. Даргиничев дожидался в дверях, без улыбки стоял, серьезный.
— И не совестно вам форму порочить советского командира?
Тесным строем пошли на директора лейтенанты боевым кулаком.
— Ты кто такой здесь нашелся? Барсук тыловой... Отойди...
Даргиничев топнул ногой. Губы его выворотились, лиловые стали.
— Я представитель Военного совета фронта, выполняю особое задание. А вы срываете... Все пойдете под трибунал, как разлагающие дисциплину.
— Дире-е-ектор, а дире-ектор! — Из угла с крайней койки донесся заржавленный тоненький голосок. — Ты ребятам пу-ушки отдай. Их без пушек посо-одют. Ты лучше нас посади-и... Это мы виноваты. Мы ба-абы…
— Бардак заведете в прифронтовой полосе, — сказал Даргиничев, — найдем и на вас управу. Не будем чикаться. За милую душу отправим, где похолоднее. Чтоб поостыли... По законам военного времени. Ну-ка марш на работу!
Он хлопнул дверью. Лейтенанты вышли за ним. Робки, грустны были они в неподпоясанных гимнастерках.
— В контору, в контору, — сказал Даргиничев. — Там разберемся. В постели-то с бабой вы все генералы. А как до дела дойдет — и в кусты. И в кусты... — Будто что прояснело в директорском лице, надежда какая-то проблеснула.
Лейтенанты мучились, маялись...
— Мы понимаем, товарищ представитель Военного совета... Ну, черт попутал... Сами знаете, выпили... не губите нам жизнь.
— Посмотрим, посмотрим, — сказал Даргиничев. — Вот побудку произведу своему войску, в конторе разберемся, какая-такая ваша жизнь.
Он отворял уже двери другого барака. Лейтенанты долго еще стояли, пока нашли в себе силу взойти на крылечко в барак — к своим кралям, зазнобам.
Виктор Александрович Коноплев ростом был невелик, спрятанное под синим френчем тело его ничем не заявляло о себе, вся суть выражалась в лице. Суть состояла в непрестанном усилии, в твердости взгляда и скул. Под усталой обтянувшейся кожей, подобно шатунному механизму, двигались мускулы, желваки. Знаки возраста, слабостей и увлечений не обозначились на лице Коноплева. Он был дальнозорок, за бумагами в кабинете вооружался очками. Носил короткую щетку усов. Держался Виктор Александрович по-военному прямо, хотя военным так и не стал. Военной жилки не обнаружилось в нем, не только таланта, совсем ничего. В июле сорок первого года его назначили членом Военного совета. Но Коноплев стушевался на генеральской должности, не проявил себя. Солдат бы вышел из него несгибаемый, стойкий, работу войны он исполнял бы в окопе, как истый мастеровой. Но генерал из Коноплева не получился.