— Вот подожди, — сказал директор, — на пенсию выйду, местечко подыщем такое, где комаров поменьше. Я комаров не люблю. Стол на полянке поставим, горилкой запасемся и сядем писать роман. Я рассказывать буду, как мы тут работали, а ты пиши. Местечко мы облюбуем себе — дай боже...
Шофер молоденький у директора сплавконторы. Быстро ехать по новой шоссейке было в радость ему. Не слишком быстро — это директор не любил, жалел мотор, — но так километров под восемьдесят.
Шоссе, как дамба, рассекло, разгородило низкий лес и болото на две равные половины. Придорожные елки, сосенки стояли в воде по колено. Деревья исчахли. Уже оплел их сивый лишайник — погребальное украшение. Дамба остановила воду, нарушила водосток. Жизнь воды в движении. Остановили движение — вода померла. И лес помирал у дороги.
— От же, ей-богу, — сказал директор, — дерево на дровишки кто-нибудь срубит у нас в лесу — его засудят за самовольную порубку. А шоссе построили без дренажных труб, сэкономили государственную копейку... Что тысячи кубометров леса сгубили — виноватого не найдешь... В газете пишут, что это мы, лесная промышленность, лес изводим, природу губим. А в город приедешь, посмотришь, сколько сжигается лесу, сколько его гниет на стройках — никто не считает. Это пока дерево на корню, до него вроде всем есть дело, а свалят, разрежут — и трын-трава. Нас подгоняют: давай-давай... Мы нарубим, отгрузим, а потребитель не знает, как распорядиться путем нашим лесом.
Заготовителю леса положено лес вырубать, он его вырубает без колебаний и без рефлексий, сколько нужно по плану, да еще и сверх плана. Но он тоже ищет ответа на некий вопрос. Лес вопрошает: «Зачем меня рубят и рубят под корень, с мала и по велика? Что останется после меня?» Вопрос все слышнее. Он слышится даже и лесорубу. Нужно найти ответ...
Директор глядел в окошко на голый, сиротский, выморочный лес, будто внимая его немому вопросу. И ответил, только на свой, лесорубский лад:
— Завод переводим на лиственные породы. Осины да березы полно. Только не умеем мы ее довести до дела. Избаловались на сосне. Вон итальянцы из осины бумагу делают высшей кондиции, а у нас она на корню гибнет... Ну, кое-чему и мы научились. На завод приедем — посмотришь. К нам теперь за наукой едут. Кое-что есть...
Мы въехали в заводские ворота и сразу, без роздыху, без обеда, пошли по устеленному корой дворищу. Повсюду громоздились штабеля осиновых и березовых бревен, плыл дымок над высокой кирпичной трубой. Блестела на солнце река. Пахло прелыми, забродившими опилками. У работающих на штабелях парней были свежие, загорелые, не фабричные — сельские лица.
— Вот это катушечный брус, — объяснил директор, — береза. Полезный выход — двенадцать процентов. Нетоварную березу мы пускаем на целлюлозный баланс. Щепу продаем комбинату древесностружечной плитки. Опилки отправляем в Харьков на меховую фабрику, как дубильное средство. Они еще лучше на кожу действуют, чем дубовые опилки... Здесь осину пилим на заливную клепку — фабрикат для бочкотары. Чурку осиновую отгружаем на целлюлозу в Финляндию...
Мы вышли на берег, сели на осиновую чурку. Солнышко пригревало.
— Да-а, — директор покачал головой, прицокнул языком, — рассказать кому — ведь не поверят, как мы работали тут. Целый роман написать можно. Целый роман.
День-деньской
Рыба в мережах
На Первое мая гуляли три дня, а там подошел престольный Егорий, стопили баньки, спекли пирогов с красной рыбой, и тут как раз День Победы. Гуляли дома с хозяйками и родней, а по утрам с туманно-приголубыми глазами спускались к своим мотоёлам, причаленным возле домов, пускали дизеля и плыли каналом в Ку́ндорожь, тихую речку, — на правом ее берегу помещался в амбаре приемщик рыбы с весами, в просторной избе жил сторож, которого звали дедом. У деда был стол для густой каждодневной ухи, над русской печью томились распятые судаки и щуки. В передней горнице починяли сети, на стенах висели плакаты, а также график добычи рыбы. Согласно графику во втором квартале звену вменялось добыть и сдать государству сорок центнеров красной рыбы — лосося и форели, наряду с лещом, язем и плотвой.
После донной, зимней, заснулой жизни красная рыба шла в берега на жировку, а там невода-ставники раскинули крылья на километры. Лососи-тигры бились в рыбацких руках. Рыбакам причиталась пайковая доля с улова. На мотоёлах дымились печурки-жаровни, варилась уха. Нежно-сладкое, жирное, красное рыбье мясо смиряло рыбачьи души, замасливались глаза...