К охотничьей базе подваливает на лодке с трехсильным мотором Володя Ладьин, мужик средних лет, большеносый и загорелый, в изжелта-оранжевой робе, левобережный рыбак.
— Хотите со мной сходить посмотреть мережи в губе? — говорит мне Володя. — И сети у меня в Чаичьих озерках поставлены. Язь уже отнерестился. Теперь лещу бы пора идти. Сей год раньше он пойдет на неделю против обычного. Ранняя сей год весна. Плотва уж, поди, заиграла... Я сестру забросил в Гумборицу, — говорит Володя и улыбается. — Они у нас со свояком моим на Первое мая гостили... Ну, и у них там тоже сели за стол. Я полстакана спирту выпил, на разговор потянуло. Думаю, дай заеду на базу — если егеря нет, то хоть кто-нибудь должен... Если хотите, пойдемте в губу. Одному-то мне вроде как в праздник скучно.
— Идем, — говорю я Володе.
...Я приезжаю по веснам на Кундорожскую охотбазу, хотя в губе охоту не разрешают: здесь утиный заказник, гнездовья. Тихо. Только проносятся с шелестом стаи скворцов. Скворечников всем не хватило. А больше жить — где? В корявом береговом ивняке нет дупел. Кому достались скворчиные люксы? Тысячи бобылей садятся на провода, не справляют свадеб и новоселий. Слетают на землю за червяками, скворчат. Негде жить, но зато много рыбы, а стало быть, много и мух, червяков. Скворцы остаются все лето бобыльничать.
И егерь на базе — бобыль. И рыбаки оставляют в Пялье своих хозяек, бобыльничают в мужском государстве на Кундорожи! И я приезжаю сюда по веснам, летом и в осень. Осенью тут гремит ружейная канонада. В мае тихо.
Только плещут хвостами язи. Крячут утки. Для продолжения жизни нужна тишина... Простонет старый сруб дебаркадера — значит, прошел по каналу лихтер, пустил волну.
...Тухтит моторчик, везет нашу лодку. На буксире рыскает носом лодка поменьше.
Над устьем Кундорожи, на горбушке земли, в траве, в окружье кустов ивняка горит костер, огонь обесцвечен солнцем, дым вровень с кустами, а выше его съело ветром. Три парня встают над костром и пристально, дерзко глядят нам в глаза. Их лодка втянута в берег. Они стоят на кряже молчком, неприятельским станом. Волчий, дерзостный блеск в их глазах. И робость: будто мы их застали на деле, на озорстве. Хотя кругом только ветер, вода, не видно чьей-либо собственности, даже копешки сена.
— Сонгостроевские архаровцы приехали наши мережи трясти, — говорит мне Володя Ладьин...
Выходим в губу. Тростники здесь летом сжали серпами пяльинские женщины. Мужики свезли тресту на лодках к усадьбам, сметали в стога. В зиму скормили коровам. Треста подымется снова к июлю. В мае губа открыта. Фарватер означен шестами, на них надеты ящички, чтобы видеть и править издалека. Серые крачки застыло сидят на кольях.
— Вон видите, у меня здесь сорок восемь парочек поставлено, — говорит Володя, — и в Чаичьих озерках двенадцать сетей.
Он глушит мотор и скидывает якорь. Перелезаем в меньшую лодку. Берем пропёшки-шесты. Володя в носу, я в корме.
— Надо на ветер держать, — говорит мне Володя.
Держу.
Мережи поставлены вдоль протоки. Колья как венки. Коротким рывком Володя выдергивает крайний кол из донного ила. К нему привязаны две мережки — парочка.
— Никто не хочет теперь с этим возиться, — говорит Володя Ладьин. — Мережи наладить — нужно всю зиму сидеть над ними. А прежде, еще до войны, отец хорошо брал мережами в губе леща. И мы все трое приноровились: мы с Павлом и наша сестра. Мы день-деньской, бывало, рыбачим втроем... Сестра теперь замужем в Гумборице. А с Павлом просто беда. Каждый вечер его выношу из мотоёлы. Он так-то смирный, не позволяет себе ничего... Жена ему даст с собой в озеро молока, а он молоко пополам с водкой... Набаловались совсем... — Володя смеется. Трясет мережу. Она округла, суставчата и длинна. Внутри ее горловины-ловушки трепещется рыба: язи, густера, плотицы. Вот плюхнул на днище лодки белесый лещ-альбинос. А следом за ним — черноспинный, блестящий тускло, как лемех.
— Вот видите, — объясняет Володя, — этот белый и мелкий — у нас его называют густерник. У него ход бывает, когда густера идет. А этот — плотичник. Он вместе с плотвой нерестится. Порода вроде одна, а тоже есть разница. Самый поздний лещ — то черемушник. Он, как черемуха зацветает, так и заиграет.
Володя трясет свои парочки. Я стою с пропёшкой в корме, правлю лодку носом на ветер.
— Я перед войной на тральщике плавал матросом, — говорит Володя Ладьин. — На «Щуке». В Лиепае у нас база. Когда война началась, мы в море были. Тральщик немцы захватили, а команду интернировали. Сначала в концлагерь всех посадили... На тральщике боцманом у нас был латыш. Яковом звали, Хороший мужик. Вместе со мной он сидел в концлагере. Потом латышей стали домой отпускать помаленьку. Тоже кому-то работать надо в сельском хозяйстве. Яйца, масло, бекон немцы брали на хуторах у хозяев. И латышей отпускали домой, которые в плен попали. Яков тоже ушел.