...Формовщице Корыхаловой дали ключ от новой квартиры. И предзавкома тоже дали. Но тут заметной стала еще одна черточка личности начальника ЖКО — нервность. Нервочки в нем дребезжали, слишком часто вспыхивал парень и очень уж был речист. Начитался речей Плевако.
Может быть, Сарычев и остался бы на заводе, притерся. Никто его не снимал. Но тут пришло письмо от старого знакомца — его назначили директором совхоза в дальний район, и нужен ему позарез управляющий отделением. Сарычев согласился с легкой душой, прибыл на место, приглядываться не стал, а сразу же впрягся. Земля досталась ему — нерожалый подзол, скот — непородный, ледащий, покосы — болотина да ольшаник, машины стоят, мужики норовят на рыбалку, а бабы в клюкву.
Иного Сарычев и не ждал. Свинтил наново развалившийся трактор, достал канавокопатель, осушил для начала лужок. Разжился лесом в сплавной конторе, приплавил лес по Вяльниге, начал строительство нового хлева. Но что удивило деревню — начав, управляющий дело закончил. Начинали-то многие до него. А этот сам починил трактор и ездил на нем, и косил, и бревна тесал, да еще улыбался, лицом не смурнел. Его на кидало в запой. Молодой управляющий поглянулся бабам в деревне Озерной, а это не могло не сказаться на отношении к нему мужиков. Земля, конечно, не разродилась на диво, коровы не дали рекордных надоев, зарплата на полеводстве не слишком приросла. Но все-таки приросла. Новый управляющий не обманул никого посулом, он старался для общей пользы, не матерился, был мягок, охоч до шутки.
Поселился Сарычев на квартире у старой бобылки Прасковьи. Завел себе борова, сам его выкормил к Новому году. Это тоже был факт в его пользу. Значит, приехал не на день, значит — хозяин. В дереве нельзя без скотины. Но жил он один, без хозяйки — здоровый, не старый мужик, и девки поздними вечерами ходили мимо его окошка и прыскали без нужды. Бабы судили, рядили, хвалили Евгения Васильевича за глаза, но и пророчили: раз без хозяйки приехал, значит, не приживется, вспорхнет.
Сарычев отработал сезон и остался в зиму. Он застрелил своего борова из ружья, свез домой сала и мяса и возвратился в Озерную. К нему приезжала жена, деревенским она показалась худой и бледной, болящей — кожа да кости. Бабы пожалели Евгения Васильевича: к такой и притронуться-то страшно. «Молоко парное пить брезгат, — сообщила бабам Прасковья, — только кипяченое хлебат».
...Зимой бывало Сарычеву тоскливо в Озерной. Но за околицей начинался лес — куничьи следы, косачиные лунки, лосиные лежки, у зайцев набеганы тропы. Все чисто, вольготно, жизнь кажется бесконечной, и старость не в старость, и горе не в горе. Лесу тысяча лет и больше, но он нимало не постарел, не обижен, пригож. Сарычев возвращался из лесу веселым и думал, что долго, долго еще будет жить в Озерной, сведет ольшаник, распашет, засеет целину, осушит пойму, нарастит стадо, настроит домов.
...Весной на лучших клиньях земли ему наказано было сеять кукурузу, а пойму — бесценные клеверища — всю распахать под горох. Сарычев отказался исполнить. Директор шумел на него, наезжали районные власти. И кукурузу посеяли, с поймы содрали извечный ее животворящий травяной убор. Сарычев крепко тогда напился, а пьяный он был нехороший, недобрый и гомонливый. И лишнее говорил. «Над землею нельзя издеваться, — гомонил он на всю деревню. — Земля не простит. Можно мучить людей. Люди вытерпят. А земля отплатит». Озерная слушала и молчала: «Пусть перебесится. Ишь, нализался. Молодой еще, жизни не знает».
Кукуруза проклюнулась, в рост не пошла, ее утопило дождями и уморило июньской ночной студеностью. Приказано было все перепахать, пересеять. А озимую рожь, которая начинала уже колоситься, скосить на зеленку...
Сарычев снова напился и гомонил. Нервы его оказались хлипки для работы в сельском хозяйстве. Он уехал в город в разгар полевых работ, две недели не возвращался — и был уволен.
Может быть, он бы притерпелся, привык, но именно в это время пришло письмо от сына Витальки. «У мамы нашли чахотку, — писал ему сын, — взяли в больницу. Папа, ты приезжай, нам очень, очень плохо одним без тебя...»
О молодом и нервном управляющем скоро забыли в Озерной. Управляющие тут менялись чуть ли не каждый год. Деревня жила, как жила. Мужчины ловили рыбу, а бабы носили клюкву с болота, благо хороша приемочная цена.