Когда компания разбредалась, муж говорил ей, что если не выпить с кондукторами, то не разыщешь нужный контейнер... Контейнеров — тыщи...
— У Чехова сказано в одном месте, — говорила Ирина Федоровна, — что водка чернит репутацию и красит нос. Ты погляди, у тебя нос совсем стал пунцовым...
Сарычев разводил руками, просительно улыбался, как виноватый мальчик на материнский урок. Наутро, затемно, он отправлялся через весь непомерно обширный город — к себе на товарную станцию.
Когда весною пришла бумага из Главохоты, Сарычев сказал жене:
— Я поеду, Ирина. Здесь мне невозможно — ты видишь сама. Полдня я гружу контейнеры, да еще полдня уходит на тряску в трамваях. Вот и все. Вроде мы вместе живем, а посчитай, сколько мы пробыли вместе... Как будто еще дальше разъехались. Так у нас не получится ничего. Давай-ка решайся — и едем вместе на Кундорожь...
— Да, да, поезжай, — сказала Ирина Федоровна. — Я тебя понимаю. Тебе лучше — там. Вот мы отправим наших заводских ребятишек в пионерские лагеря, и я приеду к тебе. Я ведь, ты знаешь, всю жизнь председатель лагерной комиссии. Так что дай бог к середине июня я соберусь...
— А раньше у нас и нечего делать, — сказал Сарычев. — У нас бывает — и в мае снег упадет.
Победитель
Снова суд, снова: «Сарычев Евгений Васильевич — истец. Ответчик — Алехин. Суд решил: Сарычева в должности егеря восстановить и выплатить ему компенсацию за вынужденный прогул из бюджета охотхозяйства».
...В Гумборице Сарычев получил компенсацию, взял в магазине хлеба, масла, сахару, чаю, бутылку водки и колбасы. Он дожидался на пирсе попутной лодки. Котомка его была легка. И на душе он чувствовал легкость. Ни теплая печка, ни пес, ни голодный кролик не ждали его на Кундорожи. Уезжая, Сарычев подарил своих кроликов начальнику Гумборицкой милиции Сподобаеву. Тот как раз в ту пору женился и начал строительство дома окнами на канал.
Пяльинских лодок не видно было у причала, но Сарычев не спешил. Он стоял, опершись о перила, поглядывал по сторонам. Все было то же в Гумборице, что год назад: сипели буксиры в затоне, стучали весла на переправе, и мужики заворачивали на пирс, пожимали егерю руку. Сарычев не был тут зиму, но будто он постарел, помудрел, будто отбыл долгие годы изгнанья; неторопкая деревянная здешняя жизнь являлась ему, как детство.
«Ну что же, Евгений Васильевич, — говорил себе Сарычев, — пригодилось тебе твое высшее юридическое образование. Представилась наконец возможность повыступать в судах. И обвинителем был и сам себе адвокатом. Год жизни... Можно целый роман написать...»
Он думал, что нынче не будет возиться с большим огородом — зачем? Что станется завтра? Посадит мешок картошки — и ладно...
Он постоял за себя, победил, но начальник охотинспекции Рогаль после суда у себя в кабинете сказал ему:
— Смотри, Сарычев! Мы тебя трогать не будем, но предупреждаем, не подымай газетной шумихи вокруг своей личности. Не мешай нам работать.
Сарычев улыбнулся тогда на эти слова начальника. Он устал от судов. Он улыбнулся начальнику мягко и виновато, словно пообещал, что больше не будет. Он одержал победу над Рогалем, теперь предстояла жизнь, такая, как до победы...
Сарычев прохаживался по пирсу, раскланивался и шутил с мужиками. Он думал, что скоро приедет к нему жена. Иначе бы он не вернулся. Она приедет в июне, с первым теплом.
«Она задохнется в городе, — говорил себе Сарычев, — а здесь будем брать у Птахина молоко, здесь она оживет, отдышится... В одиночку мне больше нельзя...»
К пирсу подчалил Володя Ладьин, издалека уже рассиялся, тиснул Сарычеву руку своей заскорузлой пястью. Побежал в магазин и быстро управился там. Сели в лодку, побежали навстречу низкие берега, серые избы без палисадников, низкие белые северные облака. Пахнуло пресной, стоялой, большой водой, мазутом, рыбой и древесиной. Избы скоро отстали.
Сарычев достал из котомки бутылку, поставил ее на лодочную банку.
— Давай, Володя, выпьем за возвращение. Не так-то просто мне было сюда возвратиться. Большого я дал кругаля...
— За возвращение стоит, — сказал Володя. — Помыкался ты. А все же свое доказал. Что значит образование... У нас доведись с кем такое, любой бы отступился, хотя бы и сознавал, что прав.
— Ну, давай.
Они сели рядом и выпили. Стучал мотор Л-3, вез их каналом. В обгрызенных глинистых берегах чернели лазы ласточкиных поселений. Уже стрекотали над ними сороки, готовясь к разбою. Роились скворцы.