— А невестка, зять? Куда подевались?
— Зять еще до болезни дочку кинул. Сбег от ней. Невестка — в дурдоме, после смерти сына свихнулась. Так-то вот и остался серед дерьма. Внучачьи невестки меня вовсе не видели. Затуркали вконец. С дачи сгоняли. Я там на чердаке две зимы жил. Боле не стерпел. Шибко холодно. И жрать не оставляли. Даже хлеба. В свои фатеры не впускали. Напрочь воспретили на порог объявляться. Куда деваться теперь, ума не приложу!
— Яков! Зайди на минутку! — позвал Кузьма директора. Тот вошел. Увидел старика.
— Ильич! Я же говорил вам! Поживите у внуков временно. Нет у нас мест! Ну куда определю?
— Неможно мне к им.
— Они обязаны вас взять! Это по закону!
— Какой закон? Вон они меня взашей выгнали. Увидел участковый. За шиворот к им приволок, возвернуть хотел. Оне так меня высрамили перед им, что лучше б помер, чем такое слышать, — заплакал дед и, едва продохнув, сказал: — Набрехали полный короб. Что я пропойца, алкаш, что вещи из дому уносил на водку, все добро спустил на пьянь, потому меня нельзя держать в дому. Что я весь урожай на даче проссал. А разве виноватый, что бомжи поворовали? Ну, уснул на чердаке, не услыхал. Так меня внук побил за это. Но я не пропил. Ить перед Богом клялся. Не поверили. Невестки, бабы ихние, и того хуже, грязью облили так, что тот участковый сам меня за шиворот во двор вытащил и не велел ходить к внукам. Они грамотные. Им поверили. А я что для всех? И участковому сбрехали, навроде дом пропил, когда моя старуха померла. Мол, держали с жалостев на даче. Поди докажь другое нынче? Им вера…
— Послушайте, Ильич, я говорил не только с вашими внуками, участковым, а и с соседями. Был в водоканале, где раньше работали, откуда на пенсию вышли. Все говорят о том же, что пили вы беспробудно. И вытрезвитель подтвердил. Признали своих постояльцев. Ну а соседи жаловались на постоянные дебоши, скандалы. Ваши внуки терпели вас семь лет. Больше не смогли. Вы лечились от запоев. Но все ненадолго. И жену свою били. Это уже соседи по дому сказали. Зачем же лишнее тут говорить, несчастного из себя разыгрывать? У нас стардом! Первый же случай выпивки — и распрощаемся. Должны понимать, — предупреждал Яков.
— Не пил я! Натрепались оне!
— Так уж и обоврали всюду?
— Не грешен! Ругался с внуками, то верно. За свое. То было. Разве не обидно мне? А пропивать — нет! Не было. Только когда жену и детей своих хоронил. Тогда случилась проруха с горя. И в вытрезвитель попал. И на работе жучили. Но поняли меня. Не стали шибко хлестать. Да и я себя в руки взял понемногу. Заставил выровняться. С тех пор не пью. Да и с чего? Жрать не на что!
— Скажите, Никита Ильич, а с младшим внуком почему поссорились? Он ведь к вам терпимей всех был.
— Как и все! Одинаков! Не пущал у себя жить. С дачи согнал…
— Ну а с начальником водоканала почему три года судились?
— Энтот анчихрист вознамерился от нас, стариков, единым духом отделаться. И уволил, не спросясь. Будто по здоровью. Я его в суд выволок! Шалишь! С хронтовиком не выйдет! Ну и там мне не посветило. Я
теперь решился до самой Москвы на него жаловаться. За что он меня на пенсию согнал? Я еще в силах был!
— Никита Ильич, а не вас вытаскивали из канализационного люка? Вы его собой заткнули, вместо того чтобы отремонтировать. Проспали в нем ночь. А утром вас еле вытащили. И не вы ли умоляли не увольнять за пьянку, лишь по собственному желанию? Просили старость пощадить. Вас пожалели. Вы теперь человека по судам задергали! За его доброе?
— Не спал я в люке! То как на духу! Напраслину возвели…
— Я своими глазами читал объяснительную записку…
— Меня радикулит свернул! — ввернул Ильич.
— И вы в том люке лечились?
— Ну что это вы, как все, только начальству верите? А я не человек? Меня пинать надо? На улицу, словно шавку! — засморкался старик.
— Короче, Никита Ильич! Мы принимаем в стардом тех, у кого нет родни. Некому содержать старого человека. У вас имеются внуки. Вы сами виноваты в том, что они отказались от вас. Но у нас не наркологический диспансер, а стардом. Не можем вас взять, — сказал Яков.