На следующий день к Кузьме приехали Андрей с Ниной. Разыскав на этаже, вошли в комнату, приветливо поздоровались со стариками. Те, побыв для вежливости несколько минут, оставили родню, дав возможность поговорить наедине.
— Пап, мы уже знаем от Егора, что случилось между вами. Он позвонил из больницы. Мы встретились.
— И что? Облаял, испаскудил меня до макушки? Иначе не может. Прислал сюда санитаров из дурдома, ментов. Всякие пакости про меня насочинял! Про то небось смолчал?
— Рассказал. Но не в том проблема. Хотя мы его обругали за все. Но ты его знаешь, завелся Егор. А тут еще Зинка поработала, подзавела. Не без того. Он и потерял контроль, пустился во все тяжкие.
— Ну а вам-то что? Не навестить, не проведать приехали. Что-то понадобилось от меня. Не ищите подходов. Говорите враз, чего хотите?
— Разреши ему вернуться домой. Ведь в больничной палате живут. Стыдно! Ну какие бы ни были плохие, мы — твои дети. Можно наказывать нас, выгонять из дома, но из сердца не выбросишь!
— Не дозволю ему одному в доме жить. Хотел его Женьке отписать. Да на что он мальчонке, что с ним делать станет? Ему самому одной комнаты много. Вздумал на всех вас завещание отписать. Чтоб жили вместе, как подобает. Ведь выросли. Должно мозгов прибавиться. Там места всем вам хватит!
— Не в том дело, отец. Можно и в палатке быть счастливыми. Мы не вернемся в дом. Не обижайся. Уходят не для того, чтобы вернуться. Да и не нужен он нам. Мы себе купили квартиру. Двухкомнатную, с лоджией. Так что имеем свой угол. Живем спокойно, сами. Никто нас ничем не упрекнет, не выгонит, не сунется в нашу жизнь и ничего от нас не потребует, не навяжет. Сами себе хозяева.
— Разве я виноват в ваших бедах, какие терпели от Настасьи? Она мать, я думал, сжились дружно, что только меня она пилила.
— Тебе доставались уже осколки! Мы получали полный заряд каждый день! — вставила Нина, и краешки ее губ опустились в горестной усмешке.
— Но ведь то уже минуло!
— Да! Но куда денешься от памяти? Она в каждом углу дома живет, — вздохнул Андрей.
— Закинуть надо! Ить дом для всех строил! И мне бывало горько. Но нынче все! Сумел простить ее… Ушедших злом не поминают.
— Не только она виновата, а и ты, отец! Да! И не надо только на нее все валить. Ты никем не интересовался. Ни разу не поговорил с нами, не спросил, почему решили уйти? Ты все доверил ей. А ведь считал себя отцом, хозяином. Но все это было лишь на словах. Потому и сам поплатился. Пусть позже, но не минуло… И мы не могли тебе помочь. Сами еле дышали. Хотя понимали тебя. Но исправить ничего не могли.
— Да что ж теперь-то ворошить давнее? Нет его! Живите в своем дому!
— Мы и живем! В своем! А твоего не надо! Чтоб он не развалился без присмотра, верни в него Егора. Мы все тебя о том просим…
— Не бывать тому! Я его, гада, своими руками выкинул. И не ворочу! Уж лучше продам его и поделю на всех поровну, до копейки.
— Зачем это нужно? У меня и у Ольги есть жилье. Егору его не купить. Недоступным стало. А и тебе дом не нужен. Здесь устроился. Хотя и с Егором сумел бы помириться. И жить вместе…
Кузьму будто кто ужалил. Подскочил ошалело:
— Ишь чего удумали!
— Ага! Сам не хочешь его простить, а нас уговариваешь! Коли так, покажи пример первым. Попей воды! Чего так тяжело дышишь?
— Скалишься? Отлегло у тебя! А я не дале как вчера…
— Но ты — отец! Какого вырастил, такого получил! Чего ж теперь сетуешь? На кого? Себя вини! Проглядел Егора! Но добивать его не смей! Какой ни на есть, брат он мне. Да и Зинка второго ребенка хочет.
— Опомнилась, когда уж рожалка на лохмотья изорвана! — отмахнулся Кузьма, но лицом просветлел. — И с чего это поумнела?
— Хотят, чтоб Женька не остался один…
— Она уже понесла дите?
— Вроде на третьем месяце.
— Выходит, я им помешал? — вздохнул Кузьма горько.