— Я в своей жизни, смеяться станешь, доброе получал лишь от чужих людей. Вон старики в деревне дарма делу приучили. Ремесло подарили, а с ним — кусок хлеба на всю жизнь. А кто я им? Чужой, как и тебе…
— Оно у всех вот так, — согласился Яков, не добавив ничего больше.
— Послушай, о чем хочу тебя спросить. Не видел ли ты, кто прибирается в моей комнате уже какой день кряду? Все подловить хочу и не могу!
— В комнате? Да не забивай себе голову! Я просил уборщицу заглядывать к тебе. Все ж самому не всегда время есть. Да и женщинам сподручнее. А ты, как вижу, огорчился? Думал, какая-нибудь из наших к тебе в подружки набивается? Внимание захотела обратить на себя? Э-э, нет, Кузьма! Средь наших старух таких единицы. Если б умела дома иль в квартире держать порядок, кто б такую бабку в стардом отдал?
— Но ты же говорил, что все путевые. И каждую в семье заели.
— Есть, конечно. Но в основном такие долго не задерживаются. Побудут у нас с годок, в семье без них намучаются. А ну молодым везде успеть, да еще дома наведи порядок, приготовь поесть, за детьми присмотри. На это уже ни сил, ни времени не остается. И через пару-тройку месяцев, самое большее через полгода приезжают за бабулей, везут ее домой. Это, знаешь, вроде отпуска друг от друга. Зато потом эту бабку дома вдесятеро ценят. И я уже заранее знаю, кого на сколько привезли. Вижу сразу. Вот и за Прасковьей приедут скоро. Не смогут без нее. Хотя язык у бабки — бритва. Но и руки — золото. Такую, если не семья, какой-нибудь из наших джигитов приметит и уведет к себе, чтобы последнее — семьей прожить. Такое тоже случалось, сам знаешь, никто не пожалел. Но есть другие. За грязь и злобу выгнали их из семей. Вон бабка у нас живет. Мать главного милиционера из областного управления. Не приведись такую иметь в родне. Наверное, потому ее сын пошел в милицию, что у него мамаша — сатана! Злая бабка, капризная, вредная. А неряха! На редкость. Ее здесь всем стардомом переучивали. Заставляли по пять раз перемывать полы в комнате. Она с полгода лишь грязь развозила. Весь пол в серых полосах, двери залапала, подоконники и зеркало в отпечатках пальцев. На всякое замечание — брань и проклятия. Никто не хотел жить в одной комнате с Тарасовной. Ночью она храпит, как целый полк, днем ругается. Ни с кем не могла сдружиться. Недаром невестка заявила, что с ней может жить лишь самоубийца. За что бы ни взялась Тарасовна, либо сломает, либо потеряет. Наши старухи один раз даже побили ее полотенцами. После того перестала всех вслух проклинать. Боится. А ведь с мужем почти тридцать лет прожила. Но ни готовить, ни убирать, ни постирать не умела. Вдобавок в голове сплошные заморозки. Я лишь сочувствовал ее сыну. И на что плохо отношусь к милиции за прошлое — этого жалею. Он, бедолага, столько лет с ней под одной крышей прожил! И теперь, случается, на праздники домой старуху забирает. Она там как даст всем, он с полгода о ней не справляется, в себя приходит.
— А как же мужик с ей маялся?
— Он ревизором работал. Все время в командировках. Дома почти не жил. И умер в поезде — в дороге. Потому все тяготы перепали сыну. Я уж ему сказал как-то, чтоб не брал ее домой. Пусть бабка перевоспитывается у нас. Он так меня благодарил, будто я его от свирепого киллера спас.
— Да! А я-то подумал, что какая-то бабочка меня приглядела, подле меня пригреться вздумала. Ан не повезло, не обломилось, — погрустнел Кузьма.
— Ты у нас еще немного. Погоди! Авось и тебе повезет, приедет какая-нибудь хорошая женщина. Приглядитесь друг к другу.
— Устал приглядываться, Яков! Вон к Шурке сколько клины бил. А без толку. Все отставка! Не нужон я ей. Навроде глянешь — ждала. А подойдешь — молоток из-за спины выдернет. Нет в ей тепла ко мне! Видать, до самой смерти первого мужика любить станет. Единый он для ней на всю судьбу. И повезло же гаду!
— Не знаю, как у вас сложилось, но с бывшим мужем у нее все закончено. Они никогда не помирятся и не сойдутся вновь. Шурка любила его. Потому не простит. Тяжело перенесла случившееся. Оттого боится ошибиться вновь. Во многом помог бы тебе. Но здесь… Не обессудь. Сами решайте. Я не советчик.
— Да оно уже и ни к чему. Все кончено промежду нами, хоть и не было ничего. Не нужон я ей…
— А вот это ты зря! Если б не нужен был, не спрашивала б! Не интересовалась бы тобой. Как ни приеду, все вопросы о тебе. Ну, скажи, с чего интересоваться тем, кто не нужен?
— Из любопытства бабьего.
— Не притворяйся глупцом, Кузьма!
— Тогда почему отталкивает, сбегает из рук, дичится?
— Бабы, Кузьма, сама загадка. Чем сильнее желает, тем яростней сопротивляется. Старая истина! Редкая из них сама признается. Другие норовят молчать и прячут свое под крючки и пуговки. Пусть их любят. А сами — подумают. Но стоит охладеть, как те же бабы начинают искать повсюду, лезть на глаза, чтобы снова стать любимыми. Они хотят получать цветы, комплименты и признания. Но платить взаимностью не умеют. Это недостаток большинства. И Шурка не исключение. Она такая же, как все. С той разницей, что моя сестра.