— Вместе с «катюшей»? — ахнул Кузьма.
— «Катюху» в осколки раздолбал «мессер», а меня контуженным взяли. Свои проглядели. Иль мертвым сочли. А эти — враз сунули в вагон и в Германию повезли. Но поезд нагнали наши «ястребки». Бомбить стали. Состав остановился. Немцы нас бросили. Сами наутек. А нам куда деваться? Сверху свои поливают, по обочинам — немцы прячутся. Пережидают. Ну мы доски в полу вырвали и вниз — на шпалы свалились. Немцы по нас повели пристрелку. А мы от колеса к колесу перескакивали. Не всем повезло. Больше половины все же выскочили. Фрицы нас в кольце пять дней продержали. А на шестой, ночью, мы ушли. Оказалось, далеко успели увезти. Когда своих нашли, нас узнать не захотели. Немецкими диверсантами назвали. И к расстрелу приговорил военно-полевой суд.
— За что же так-то? — изумился Кузьма.
— Сказали нам, что если мы и впрямь свои, русские офицеры, нам лучше было застрелиться, чем в плен попадать… Мое счастье, что в этой части оказался мой однокурсник. Расстрел нам отменили. Но отправили на Колыму как предателей. А у меня все ноги в осколках. Идти не могу, падаю. А конвой штыком в спину и орет: «Вперед, падлы!» Поверишь, немцы — враги! А и то не издевались, как свои. Три дня продержали в холодной камере, прежде чем решили, что с нами делать, расстрелять или на трассу кинуть. Хотели очередно уложить, этапировать по холоду никому не хотелось. Но тут почта подоспела. Ее надо было доставить на трассу. Ну, заодно и нас поволокли. Там десять лет… Потом реабилитация. А через пять лет нашел меня орден Ленина. За Орловско-Курскую… Кто-то в архиве откопал. Потом и «За отвагу», под Ельней. Вернули мне все и ничего! Дали квартиру, работу, право голосовать. Да только надорвалось все. Годы отняты! А за что? Невеста, конечно, не дождалась. В бомбежке погибли мать с отцом. Женился я на медсестре, которая в госпитале за мной смотрела. Она тоже войну прошла. Хватило с нее лиха. Двоих родила мне. А через пять лет сердце заклинило у нее. Не смогли спасти. Так и остался вдовцом на всю жизнь. Мачеху не решился привести детям. Боялся. Потому изредка к сестре увозил своих — на лето в деревню. Ну а потом в пионерские лагеря. Сам жил, как монах. Ни в театр, ни в кино. Все детям… Их в жизни ставил на ноги. О себе не думал. Они и выросли. Дочь замуж вышла, лишь один раз навестила. А сын, когда внуки подросли, сказал прямо, что не может позволить мне жить в отдельной комнате. Мол, мальчишкам нужно место для занятий. Я и занял уголок. Внуки сутками крутили музыку через колонки. Я стал глохнуть. Просил сбавить звук. Да куда там! А ночами телевизор работал. Фильмы один другого паскуднее. То убийства, то изнасилования. Если этого не было, смотрели футбол. Я сына попросил перенести занятия внуков в большую комнату. Он очень осерчал. И предложил мне перейти в стардом. Поначалу подумал, что он пошутил. Ну он, правду сказать, тогда лишь пробу запустил. А тут словно сама судьба услышала, и к юбилею Победы мне преподнесли подарки, дали денег, я купил машину. Пусть подержанную, но ничего, резво бегала, не ломалась. Решил дачу достроить, чтоб самому в ней жить. И за полтора года довел. Хотя и работал. Иначе на одну пенсию не сумел бы вытянуть.
— Молодец! — похвалил Кузьма.
— Мои внуки мигом присмирели. Стали шелковыми. И все спрашивали, когда я построю дачу, кому отдам ключи? Ну, ответил, как решил, что для себя ее строю. Они и вовсе ластиться стали. Даже помощь предложили. Согласился. А они через неделю так перепились, я свою дачу не узнал. Натащили девок. Те голяком на моей постели! Кучей! Вповалку! Короче, бардак устроили! Я их оттуда всех повыгнал. Но через три дня ко мне сын заявился. С обидами! И выговаривать начал, будто я — махровый эгоист! Что жизнь его семьи превратил в ад. Сказал, мол, детства я их лишил и теперь мешаю всем. Что внуков измучил, из-за моего характера страдает семья. Ну, я молча собрал свои пожитки и совсем переехал на дачу. От всех разом. Меня лишь сестра навещала изредка. Один раз приехала дочь. А сын и внуки за два года даже порог не переступили. Не позвонили, не вспомнили. А я зимой едва жив остался. Двухстороннее воспаление легких. Два месяца отвалялся. Вот тогда и решился уйти сюда — в стардом. Так-то, Кузьма! Плохо оставаться в старости без детей. В сотни раз тяжелее знать, что они есть, но ты им не нужен. И никому… Что дети? Они теперь хуже чужих. Им, если слово поперек, кровным врагом станешь. Хорошо, что в куске хлеба от них не зависел. Иначе давно бы со свету сжили!