— Яшенька! Отпусти его из стардома. Пусть он в избе хозяином будет! Хватит с него того, что иметь станем, — попросила Шурка.
— Не канючь! Где еще тот Кузьма? А ты уже условия ставишь? Не поспешила ль с ними? Это как он! Ему решать! Не навязывай. Не раздражай человека. Для меня его слово — закон! Твое, хоть и сестра, — только пожелание!
Они легли спать уже под утро, когда за окном разразилась гроза.
Первый ливень ударил по стеклу тугими струями, словно хотел смыть горечь с памяти, слезы с лиц…
Первым автобусом уехал из дома Кузьма. Не простился с детьми. Зачем? Его здесь никто не вспомнит и не хватится Его никто не ждет сюда. Он это понял, проговорив с детьми до полуночи.
Нечего ждать. Не на кого положиться. Зазря надеялся на тепло. На меня его не оставили, не приняли в расчет, — нырнул в автобус человек. И, оглянувшись на окна дома, подумал: — Спят… Впрочем, их души ничто не разбудит. Дети… Когда–то старики считали детву корнями рода, наследниками. А эти, мои, как гниды в портках. Только грызть умеют. За душу! Сухие корни у семьи моей. Коль по совести, сам знаю: сдыхать стану — не подойдут, коли до того успею подписать завещанье. Выходит, впустую жил. И с Настей и с ними, — смотрел на удаляющийся дом… — Теперь лишь под вечер спохватятся, куда это я пропал, не сказавшись? Хотя кто схватится? Кому нужен? — вспомнилась перекошенное лицо Егора, растерявшийся Андрей, обозлившийся Максим. И ни в ком ни капли тепла. — Опосля что–то на них нашло. Но то уже не от сердца», — понимал Кузьма.
Он и не знал, что Женька, проснувшийся раньше всех, тут же хватился его — деда. И, увидев пустую постель, бросился к окну. Но на автобусной остановке ни одного человека. Уехал… Некого остановить и вернуть. Лишь серый дождь барабанит в окно миллионами слез за всех ушедших оставшихся сиротами в своих домах…
Кузьма почти приехал в стардом. И вдруг словно кто–то вытолкнул его из автобуса, заставив изменить маршрут.
«Чево ждать? Я что, мальчишка? Сам разберусь, — нетерпеливо смотрел в окно. Вот и остановка. — Нагряну, как гром в зиму. Небось еще спит? Да и чего ей спозаранок вскакивать? Заявлюсь вот нежданно. Увижу, как ждала», — вышел на остановке и, перескакивая лужи, бегом помчался к дому от проливного дождя.
Шурка подметала в сарае, когда услышала стук хлопнувшей калитки и торопливые шаги к крыльцу. Она никого не ждала в столь ранний час и, увидев Кузьму, от удивления и растерянности выронила веник из рук.
— Кузьма! — не поверила глазам, выскочила навстречу босиком. — Кузьма! Как долго я ждала тебя! Целую вечность! — боялась, что он оттолкнет, сказав, что приехал за Яшкой…
Шурка забыла о дожде.
Нет, он не отступил. Кузьма обнял ее, как когда–то, убрал с лица мокрую прядь волос. Заглянул в глаза тепло, знакомо:
— Ждала? Потому дожил и воротился. Шибко долгой была разлука, очень тяжким — путь к тебе…
Яков, затопив печь, подошел к окну. Он тоже услышал стук калитки, звук шагов. Но никто не входил в дом. Человек, приоткрыв занавеску, выглянул во двор и тут же смущенно отвернулся…
Он вспомнил, что у каждой осени, как в человеческой судьбе, бывает только свое бабье лето…
Кэрны
Глава 1
Эту волчицу в стае признавали. За легкий бесшумный бег, когда в потопе за добычей она, казалось, не бежала, а летела по воздуху, едва касаясь седых макушек сугробов. Длинные тонкие лапы ее, гибкая спина — серая, без единой подпалины, гордая голова с прямыми ушами, внимательные зоркие глаза — все вызывало зависть волчиц. Стая подчинялась вожаку. И только эта молодая красавица никому не покорялась. Она жила в стае сама по себе. Своею прихотью. Нередко уходила. Никто не знал куда. Но всегда возвращалась в стаю. Нагоняла ее в ночи либо поутру. И, вылизав сытый живот, ложилась спать. Добычу, какую бы то ни было, она предпочитала съедать одна. Добыча — это волчья удача, это сама жизнь. Закон стаи для всех одинаков: молодых спящих волков всегда охраняют старые. Стая держится на сильных, а сила — в молодости. Вот и на общей охоте: не, важно кто выследил, кто завалил зверя. Сытно поест лишь тот, кто сумеет отнять у собрата кусок мяса побольше и пожирней. Не победой над зверем гордились волки, а сытостью. Тугой живот — это и есть волчье счастье.
Волки стаи давно не оглядывались на старых волчиц. Нередко, поймав добычу, отгоняли от нее голодных старух. Иную так полоснут по боку, что у той в глазах потемнеет. Рыкнув в самую морду, пригрозят жутко. Сами тут же, оторвав громадный кус, несут его в зубах молодой волчице. Та никогда не лезла к чужой добыче. Сидела поодаль. Смотрела, как делит стая оленя иль зайца. А волки… один перед другим старались. Положат свою долю перед волчицей. Ждут, когда возьмет. В глазах — надежда. Ведь пора бы волчице приглядеть друга. Вторая ей зима пошла. И волки все чаще заглядывались на нее. Молодая подруга — радость. Много волчат принесет. Сильных, здоровых… Но с кем из волков сядет она в лунную морозную ночь на сугроб? Кому подпоет в звонкой тиши? Кому позволит обнюхать себя? С кем из них убежит от стаи ночью в белые, молчаливые снега? Кого изберет? И ждали волки. Терпеливо выказывали знаки внимания. Пытались завлечь ее в тундру, подальше от стаи. Но волчица, словно не понимая, оставалась сидеть на прежнем месте. Случалось, иные, особо назойливые, теряли терпение и, подойдя, кусали за ухо, за бок. Не больно. И все ж… Волчица подскакивала пружиной. И тогда худо доставалось смельчаку. Самому вожаку, матерому волку, метину поставила — ухо порвала.
Старые волчицы знали, отчего теперь в стае вспыхивали драки. Когда–то и из–за них враждовали волки. Но это было так давно… Друга волчицы выбирают тщательно. Не вдруг, не всякого можно подпустить. Вот и эта правильно делает. Только странно, почему с тоской в снега смотрит? Кого выглядывает, кого ждет? Ну да придет еще ее время, — думали старые волчицы, вспоминая свое.
Зима уже шла на убыль. И хотя ночами еще трещали морозы, солнце уже пригревало так, что сугробы проваливались не только под оленем, но и под волком. По взбухшему снегу невозможно было догнать даже зайца. И волки ждали ночи. Сейчас стая не гнушалась никакой добычей. Да оно и понятно! Ожидалось потомство. И волчицы теперь стали злыми. Еще бы! В животе не меньше шести волчат есть просят. А волки указывают на снег: мол, он мешает. Волчицы рычали на волков требовательно. И едва наступала ночь, сразу начиналась охота. Оставалось совсем немного до весны. Скоро, разбившись по парам, заживут волки семейно. Защищаясь и кормясь кто как сумеет. Одинокой в этом году осталась лишь молодая волчица. Знать, не будет у нее волчат по весне. И придется ей до самой глубокой осени жить без защитника и кормильца. Зря привередничала. Прозевала время свое Теперь мучайся одна. Выследят такую люди и… поминай, как звали. Училась бы у нас. Мы уже жизнь прожили. Знай: красе — час, гордости — предел имеется. Качая дрожащими головами, засыпали волчицы устало, ожидая появления на свет своего потомства. Возможно, последнего…