Брел зачем-то куда-то непутевым кочевьемИ застыл возле рощи, но спиною к деревьям.
И бельмом, но краснявым зазирал старичонка,– Ой, да-дана, да-дана! – как речьится речонка.
Извихнулась из глуби водяная девица,Да как брызнула в бельма – аж дедуга кривится.
Ей хотелось быть нежной, и хотелось быть лютой,И улыбить улыбкой, и засмучивать смутой!
И таращила глазья – изумрудные вспуги, —Обняла его ноги – стосковалась по друге.
Целовала щекотно, целовала взажмурку, —Ой, да-дана, да-дана! – деревянную чурку!
Хохотал он впокатку над поблазницей падкой,Аж запрыгал по травке, аж пустился присядкой.
Аж тряслась бороденка, и подщечья, и губы,Околачивал чурку об жемчужные зубы!
«Отчего ж ты целуешь только эту колоду?Али брезгуешь плотью, что мне дадена сроду?
Убирайся же к черту – бесовская утроба,Ты, русалочья дохлядь, ручьевая хвороба!
Ой, помру я со смеху, а помру – не забуду,Как мою деревяшку искушаешь ко блуду!»
Обхватила объятьем, окрутила, как дзыга:«Так иди же со мною, ты, дедуля-дедыга!
Я тебя полелею на печи из жемчужин,Подприбойную гальку приготовлю на ужин.
Отведу я в хоромы, заживешь ты на славу,А с губы моей выпьешь поцелуев отраву».
За бородку тянула, да за торбу бродяжьюК переглотчивым водам, что залоснились блажью.
Не успел оглянуться – волны хлещут, как плети;Не успел помолиться – перестал быть на свете.
Заворочались воды, размешались размешью,Да и сгинула торба с бороденкой и плешью!
Лишь чурбак перехожий – деревянная рана —Победительно выплыл – ой, да-дана, да-дана!
Мог поплыть себе прямо, мог податься не прямо,От калечья свободный и отмытый от срама!
И хорошей дороги заискал он повсюдно,Будто судна отломок, убежавший от судна.
Отогрел на припеке – да свою мосолыжку,На своем отраженье затевал перепрыжку.
И не мог надивиться своему поособью —И – да-дана, да-дана! – бултыхнулся к загробью.
Свидрига и Мидрига
Не гарцуй, лихая лошадь, на дыбках не прыгай —Пляшут пьяница Свидрига – с пьяницей Мидригой.
Пусть от боли под цепами зернышки не скачут —По лужайке запивохи пятками кулачат.
Окрутила на припеке бледная Полдница,Чтоб Свидриги и Мидриги пляской насладиться.
Зазирала в очи нежно, словно бы в кормушку.«Порешите меж собою – кто возьмет подружку?»
«Это мне, – сказал Свидрига, – грудь белее лилий!»«Это мне, – шипит Мидрига, – а не то – могиле!»
Хвать – один ее ладошку, и другой – ладошку.«Мы разделим полюбовно девицу-немножку!»
А она в лицо смеется, но совсем неслышно.А она в уста им дышит, но совсем бездышно.
Разнялась на половинки – радостной прибавой —И сестрицами предстала – левою и правой.
«Нынче каждому вдосытку – собственный отломок!Нынче с каждым потанцуешь до глухих потемок!
Ты одна – руки четыре, и четыре ляжки!Наповал увеселимся с этакой милашки!»
Исподлобясь перед пляской, ровно перед дракой,Задали переполоху с девкой обоякой!
Скачут наперезадорку, кто кого почище.Серы пыльные подметки, серы голенища.
Вот закрутка, перекрутка и опять закрутка:Чабрецу, тимьяну жутко – и ромашкам жутко!
Тот орал: «А ну-ка, сдохни!» – а другой: «В порядке!»Это пляска до улежки, пляска до покатки!
Так умаяли девицу в диком поединке,Что погибли в одноразье обе половинки.
«Закопаем на погосте мы и ту, и эту:Вместе прыгали по свету – и уйдут со свету.
Закопаем на погосте – и приветец девке:Будет правке – отходная, отходная – левке».
Ей одна была могила, но два разных гроба.Эхом охнула округа – заплясали оба!
Оба сыты, оба пляшут, да с разгульной страстью,То и дело разеваясь незабитой пастью.
Скачут, будто захотели вырыгнуть погадку, —На присядку, на закрутку, снова на присядку!
Даже смерть пошла поскоком в пляске двоегробой,Даже старое кладбище екает утробой!
Безначальным, бесконечным проносились кругом,Аж подземные глубины гукали под лугом!
В голове Свидримидриги мутно от усилья,Словно вихрем нашвырнуло на ветрячьи крылья!
И повыдуло им память с первого повева,Где на белом свете право, где на свете лево, —