Где же губы, где же груди,Где сама я в этом чуде?Что ж цветы легли для муки —Под несбывшиеся руки?
Ухажер
Он лежит на возке, приторочен супоней,Как недвижный цветок на подвижной ладони;Омерзенье прохожих, голота в голоте,Он прилежный невольник у собственной плоти;Он вращает рычаг – и из слякоти-сыриПрямо к небу взывает на грохотной лире.Колесит над канавой, вонючей канавой,Где размылились контуры тучи слюнявой, —Колесит в подворотню к той девке-присухе,Перед коей из рвани он вырвется в духе —И приветит царевну своих упований,И когтистые клешни протянет из рвани.«Как люблю бахрому этой мызганой юбки,И дыханье твое, и снежистые зубки!Меня возит тоска, эта старая лошадь.Не строптива она, чтоб тебя исполошить;И я знаю, что горем та лошадь жереба,Но тебе поклоняться я буду до гроба!Обними же покрепче – урода в коляске!И прими мои страсти, прими мои ласки!Подселяйся бесстыже к чужому бездомью,Оскоромь свои губки безногой скоромью!»
Молодица отпрянет,А калечище тянет:«Если стался уродец – люби поневоле:Для тебя – наболевшие эти мозоли,Для тебя – этот жар в прогорелом кострище,Для тебя – недожевок прикинулся пищей!Отыщи красоту в этой поползи рачьей,Будь незряча, как мертвый, мертва, как незрячий!Я обрубком вихнусь непотребно и грязно,Меньше тела в калеке, да больше – соблазна!Будет ласка моя всех других многогрешней,Будут губы черешневей сладкой черешни!»
Молодица отпрянет,А калечище тянет:«Полетит за тобою любовь полулюдка,Как летит за горбатым издевка-баутка!Или этому жару, и муке, и дрожамНе заполнить пустот, что зовутся безножьем?Если б раз на веку в этой жизни короткойМне ударить во прах молодецкой подметкой,Угнести этот прах молодецким угнетом!Но спешу к бесконечью! Спешу я к темнотам!Ибо – лишь темноте мои рубища любы,Ибо – где-то есть руки, и где-то есть губы —И отыщут меня, как бесценный запряток,Обцелуют от лба до несбывшихся пяток.Докачусь я туда на возке разудалом,Где я нужен червям и потребен шакалам!»
Молодица отпрянет,Красотою изранит —И калеке обрыдло, что было посладку,И калека завертит свою рукоятку,И отъедет куда-то, в темноты, в пустоты —Ради новой потехи и новой работы:Всех на свете шумнее и всех бестолковей —В бесконечные поиски вечных любовей!
Сапожничек
Луна нежнится через хмарь,Крючком цепляя дымоходы;Привстал на цыпочки фонарьИ загляделся в огороды.Шкандыба, полторы ноги,Блажной сапожник беззаплатный,Тачает Богу сапоги,Тому, чье имя – Необъятный.
Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!
В обитель синюю Твою,Ты, сущий в тучах, сущий в росах,Подарок щедрый отдаю,Тебе для ног твоих для босых!Пускай известье разнесутПо неба радостной светлице,Что где сапожничек родится,Там Бог на славу приобут!
Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!
Ты знал – дороженька долга —И дал житья на всю дорогу.Прости, что кроме сапогаМне нечего оставить Богу.В моем шитье – одно шитье,И шью, покуда станет силы!В моем житье – одно житье,Так доживем же до могилы!
Да будет лад и прок Явившему воочьюТакой большой сапог Такой чудесной ночью!
Горбач
Горбач помирает не втуне,Предосенье горем калеча.И жизнь у него – из горбуний,И смерть у него – горбоплеча.
В дороге, где хмарей заплеты,Он понял чудную примету:Всего-то и вышло работы —С горбиной таскаться по свету.
Горбом и плясал он, и клянчил,И думал над старью и новью,Его на спине своей нянчилИ собственной выпоил кровью.
Покорная тянется шеяКо смерти под самую руку…Лишь горб, нагорбев и болышея,Живет, набирается туку.
На время упитанной тушиВерблюда он пережил в мире;Тому – все темнее и глуше,Другому – небесные шири.
И горб на останки верблюдаГрозится своею колодой:«Вставай, долежишься до худа,С моею поспорив породой!