В отдельном бараке возле больничного крыла она чувствовала себя в относительной безопасности. В охране состояло меньше эсесовцев, заключённых-подопытных было не так много и немецкая речь здесь слышалась реже. Она заняла небольшой участок койки, который делила с девочками-близняшками. Они разговаривали на польском, а ночью прижимались друг к другу. Оделия сильнее затасковала по родным, но ничего поделать не могла. Прижимая колени к груди, девушка заснула под шёпот других узников.
С наступлением утра прежний тремор ослаб. Конечности больше не дрожали — это почти успокаивало. Солнце едва поднялось над горизонтом, когда в барак зашёл офицер. Он не смотрел никому в глаза, только бросил:
— Мариновская, на осмотр.
Девушка поднялась и поспешила за ним. Кожа на месте номера ощутимо пекла, но не так сильно, как вчера. Вскоре показалось больничное крыло.
Человек в форме, оповестив о пациентке, быстро удалился. Они менялись каждый день. Безымянные служащие концлагеря. Запомнить их было невозможно, а общаться на равных — и подавно. Ты просто исполняешь приказы, без упрёков и непослушания. Оделия была неглупой, потому смиренно принимала, что требовалось.
Доктор стоял спиной к выходу, доставал какую-то посуду и давал краткие указания медсестре.
— Заключённая 30666 прибыла, — сказала девушка тихо.
Всех оповещали вчера. Как только человек получит свой номер, должен использовать его. Каждый раз при появлении где-либо, в отчёте перед сотрудниками лагеря и других случаях. Понятие собственного имени растворялось в воздухе, стиралось. Ты становился "одним из". Таким же безымянным, как офицеры, таким же безликим, как остальные заключённые.
Менгеле обернулся. Встретился с живым взглядом и почти улыбнулся. А затем посмотрел куда-то в район груди: чуть правее красовался личный винкель. У неё был ярко-красный треугольник.
Политзаключённая...
— Чудесно, — ответил, скорее, мыслям в голове.
День обещал интересности.
— Гертруда, подготовь всё, пожалуйста.
От этой фразы кровь забежала по телу быстрее. Йозеф сократил расстояние, девушка сразу подняла руки. Такая покорность почти вызывала умиление. Однако, покорность была не причём. Заключённая просто не хотела доставлять доктору удовольствие от собственной власти. Использовала крупицы свободы как могла.
Ожидаемо мужчина задрал рукав на левой руке. Аккурат до того места, где находился номер. Чернильные цифры некрасиво пестрели на мраморе юного тела. Стараясь не уходить в мысли, доктор заметил:
— До чего же бледная...
Если бы Мариновская видела лицо Менгеле, то заметила бы, что тот говорил с явным одобрением. Светлый оттенок приближал к высшей расе, о чём она не могла подозревать. Девчонка должна благодарить за присущую бледность. Будь она смуглей, даже с подходящей группой крови он не взялся бы за работу.
Если бы ситуация была иной, замечание можно было счесть за комплимент. Но сейчас всё выглядело именно так: доктор и узница в концлагере. Ни больше, ни больше. И комплименты не являлись уместными.
— Пытаюсь соответствовать месту, в котором нахожусь, — прозвучал ответ.
Гертруда в ужасе посмотрела на Йозефа. Ждала, что он накажет девчонку за наглость.
Но... казалось, мужчину такое поведение не смущало. Более того, забавляло.
Медсестре не понравилось то, что она видела. Всё походило на нелепую постановку в театре. Очередной укол ревности коснулся её сердца.
Менгеле, заметив повышенное внимание, легко хлопнул заключённую по затылку. В попытке усмирить юный пыл. Впрочем, острый украинский язык разбавлял унылость процедуры.
Далее замер температуры и новый анализ крови. Результаты оказались в норме, так что дальнейшие действия получили одобрение. Усадив девушку на холодный стул, доктор велел Гертруде подстричь волосы до лопаток. Больно длинными они были.
"Ненадолго..." — с плохо скрываемым оскалом подумала медсестра.
Оделия молча стерпела расставание со своей гордостью. Наталья всегда бережно и внимательно относилась к волосам дочери, коротка не стригла, потому с юных лет кареглазка ходила с густой косой до поясницы. Но эти воспоминания остались в прошлом. Теперь она походила на ученицу одной из немецких школ: одна длина у всех, как и причёска. Чтобы не выделяться, не привлекать внимание, не идти против системы...