— …правда, красивая? — мягко спросил женский голос, когда Лиззи снова смогла расслышать слова.
— Да, очень красивая. Долго делала?
— А когда ты последний раз приходил?
— Три дня назад, мам.
— Ну, значит, за три дня и сделала.
Элизабет почувствовала, как спину окатило волной холода. Кучерявая выпучила глаза еще выразительнее, хотя казалось, что это было просто невозможно, и Лиззи коротко кивнула. Да, дескать, услышала. Просто еще не поверила.
Если мама Аргириса в этой комнате, то кто тогда сидит на троне рядом с Императором?
Глава 9
Когда Оливер открыл глаза, голова попыталась расколоться на сотни маленьких голов, каждая из которых болела по-своему.
Пели птицы. Ласково шелестела листва деревьев, солнечные лучи прорезали кроны яркими слепящими лезвиями. И впивались, по ощущениям, прямо в Оливера.
Мох, покрывавший кочку, на которой лежал великан, был теплый и мягкий, а по руке, пальцы которой были погружены в этот самый мох почти полностью, бегали золотые муравьи.
Но все эти ощущения померкли, когда, проморгавшись, Бьют глубоко вздохнул, и над его лицом тут же повисло что-то бледно-зеленое, совершенно гладкое и пучеглазое, как лягушка.
"Глюки", — заключил Оливер, снова зажмуриваясь. — "Видимо, очень сильно приложили башкой".
На этом все его умозаключения заканчивались, но начиналась мучительная борьба с ускользающими воспоминаниями. Кто и за что приложил - непонятно. Как он попал в этот лес - неизвестно. Где он был до того, как проснулся на поляне - с абсолютной точностью назвать было невозможно. Лишь абстрактное “вместе с отрядом в оборотне”, но это лишь потому, что примерно так проходили последние дни жизни Оливера, и они были настолько одинаковые, что сложно было отличить один от другого.
Так что предположить, что перед встречей с антропоморфной лягушкоподобной галлюцинацией, он занимался именно тем, что пытался отстоять только что захваченный городок, было самым логичным. На на этом информация, полученная из воспоминаний, прекращала быть хоть сколько-нибудь полезной.
Бьют осторожно приоткрыл один глаз, глюк снова навис перед лицом, моргнув третьим веком, и издал какой-то вопросительно курлыкающий звук.
— Я тебя не понимаю, приятель, — выразил некоторую озабоченность Оливер. — Что странно, учитывая, что ты мне мерещишься. Раз уж ты плод моего воображения, говори, пожалуйста, на моем языке.
Пучеглазик очень внимательно посмотрел на кривившиеся губы великана, хлопая своим безгубым ртом, потом отвлекся на какой-то треск позади и исчез.
Бьют разочарованно помычал: с его точки зрения лучше уж находиться в компании галлюцинации, чем в незнакомом лесу совершенно одному.
В том, что он на самом деле один, Оливер не сомневался: его пальцы были прижаты к земле, и он не чувствовал никаких посторонних вибраций, какие обычно издают другие существа. Этот же аргумент помогал признать в Лягушке плод воображения, ведь только не существующие на самом деле существа, созданные воспалённым мозгом, могут передвигаться по земле абсолютно бесшумно, не тревожа ни камешка и ни песчинки. Для примера, хороший маг земли мог почувствовать биение сердца Оливера за несколько метров. А лежи он не на мягком мху, а на каменной мостовой, например, то и за несколько десятков метров.
Но это только для примера. Сам Бьют давно выработал привычку глушить собственные вибрации, так что почти всегда оказывался внезапностью для других магов земли, которые таким полезным навыком предпочитали не пользоваться.
Сейчас вокруг Оливера подавали признаки жизни только мелкие животные и качающиеся на ветру деревья.
Пытаясь сесть и потирая висок, в который настойчиво добился какой-то невидимый дятел, мужчина уставился в ту сторону, где скрылась Лягуха. Она разговаривала с деревом, издавая щелкающе-курлякающие звуки так быстро и яростно, что могла сойти сразу за целый ансамбль перкуссионистов.
— Эй, приятель, — позвал он свою личную галлюцинацию. — Ты не мог бы потише? Голова раскалывается!