Для обоих под сводами пустой столовой был накрыт стол. Жудит не было. На вопрос Луиса отец его ответил, что она сейчас у родителей.
– Что, очередной бастард на подходе?
Отец кивнул, не поднимая глаз. Они принялись за ужин. Время от времени отец задавал вопросы о придворной жизни, о знакомых, о Короле, и затем, нерешительно: продвинулись ли его стихи. Для Луиса это послужило знаком отодвинуть стул и разразиться проклятиями в адрес демона, который всё так же терзал его и может сделать совершенно негодным для подвигов.
– Почему меня с детства должны были окружать статуи, грациозные, молчаливые, словно воплощения необходимого восприятия жизни? Отчего на стенах такое количество картин, что я стал принимать их за окна, открывавшиеся в мир, где всё было прекрасно, гармонично и близко настолько, что не было нужды путешествовать по исполненным опасностей дорогам! Будь я взращен в лесу, где топор и кинжал служили бы мне игрушками, а мишенью – быстроногая дичь, я научился бы защищаться и был бы решителен; но я лишь размышлял, а деяния мои были слепыми выстрелами в смутную реальность.
Луис сделал глоток; старик Камоэнс созерцал его с безмолвной печалью.
– Я никогда не подстрекал тебя писать стихи. И всё же был счастлив, когда обнаружил их.
– Но ведь вы же намеренно подложили Одиссею в беседку! Я знал, что Гомер – это слепец с палкой, эта картина висит в зале, я знал, что он описывал дальние странствия. Вот почему я пожелал прочесть ее, и чтение глубоко захватило меня, и мне захотелось самому попробовать написать такое, ибо в те времена мне еще нельзя было пускаться в скитания. Но это обмануло мою страсть к путешествиям и погрузило меня в сон. Нынче мне двадцать, и я еще никогда не покидал Португалии.
– Ты хочешь отправиться в Италию и Грецию?
– Нет! Никогда. Иначе я навсегда сделаюсь рабом этой страсти.
– Отчего же ты хочешь уехать? У нас большой замок и обширные владения. Горы тоже недалеко. Почему бы тебе не остаться здесь и не продолжать писать стихи? Ты полагаешь, что победы, которые, однако, обращаются поражениями, торговые предприятия, приносящие сперва выручку, затем убытки, – это более славные свершения? И все эти путешествия доказывают лишь то, что земля повсюду одинакова. Попытайся лучше сравняться с Гомером. Португалия будет забыта, а наше имя останется в веках.
– Что мне до того, что случится потом с моим именем? Я живу сейчас, и я хочу повидать мир! К тому же у меня нет более выбора. Через месяц я поступаю на корабль. Я изгнан.
– Изгнан! – вскричал старик. – И это тогда, когда мне остался год жизни? Не уезжай! Укройся тут!
– Через полгода я буду в Гоа. Теперь, когда я не могу обладать женщиной, которой жажду, я хочу забыть всё, родину, происхождение, но прежде всего старость, поэзию и женщину.
– Кто она! Говори! Ты получишь ее, даже если мне придется отправиться туда самому.
– Вы можете дать мне ту, что в скором времени сделается Королевой Португалии? Король не переживет очередного удара; Инфант должен поторопиться с женитьбой, ибо опасается похищения.
Отец упал в кресло; Луис вышел в сад.
Он пробыл еще несколько дней. Теперь они разговаривали мало; отец страдал, но более не роптал. На прощание он повесил на шею сына реликвию и сунул в его седельную сумку книгу. Луис оправился назад в Лиссабон на маленькой речной барже; он выбрал ее, чтобы быть единственным пассажиром и не делить палубу со священниками и купцами. Когда баржа зашла за поворот, он швырнул реликвию за борт. Книгу он пролистал. Это был первый соблазн его юности; он помедлил, но в конце концов и этот дар унесла вода.
Глава вторая
I
Макао, 15… от рождества Христова
Стоял самый жаркий месяц года. Город лежал недвижимо, окутанный дрожащим воздухом; осоловелые птицы сидели в кустах на городской площади, на поверхности пруда качались снулые золотые рыбки; скручивалась и опадала листва, словно наступила осень, а жара держалась. Сверчки буйствовали так, будто их жарили живьем. В кабинете прокуратора[11] широкие, свисающие с потолка опахала двигались всё быстрее, но не приносили прохлады.
Прокуратор сидел за столом, обхватив руками голову. Его камзол висел на стуле; он постоянно промакивал покрытый бисеринками пота лоб, казавшийся более высоким благодаря залысинам. Он не работал, напряженно ожидая вестей со сторожевых башен: о том, что флот Малакки, который должен был прийти уже месяц тому назад и привезти им необходимое оружие, продукты и ламповое масло, наконец-то на подходе.