— Это был не Сэм, любимая, — спокойно сказал Грант. — Лечащий врач сказал, что он держится молодцом.
Но она видела напряженность в его глазах и села.
— Ты чего-то недоговариваешь. Разреши мне встать, я хочу убедиться, что все в порядке.
— Нет. — Он осторожно уложил ее. — Тебе пока нельзя туда. Успокойся, сейчас для тебя ребенок на первом месте.
— Ты не веришь, что он серьезно болен? Считаешь симулянтом? — Оливия не могла успокоиться.
Грант взял ее руки и поцеловал каждую, а затем проникновенно пробормотал:
— Мне стыдно, Оливия, я, конечно, ошибался, но причина одна — он слишком часто спекулировал на своей болезни. Я же тебя просил сказать правду о причине переезда в дом отца, и что ты мне ответила? Если б я знал, что ты четыре месяца выхаживала его, я бы давно был в Спрингдейле.
— Но когда я пыталась сказать тебе, что отец болен, кстати, еще тогда, в отеле, ты рвал и метал от ярости, не желая ничего слышать.
Он опустил глаза.
— Ты права. Но урок пошел на пользу. Я не хочу тебе врать. Сэм в плохом состоянии, и если он выкарабкается, то хорошо, но путь к окончательному восстановлению будет длинный и трудный. Сейчас у тебя есть мое плечо, а на своих плечах ты несешь эту ношу уже долго. Сейчас моя очередь. Я договорюсь о круглосуточном дежурстве, если понадобится, и лично позабочусь о том, чтобы он получал самую квалифицированную помощь.
— Неужели, Грант, ты, чувствуешь себя виноватым?
— Да, черт побери! Я испытал такой страх, который отнял у меня десять лет жизни. — Он ходил по палате, затем резко остановился. — Я подумал, что это тебя забрала «скорая», Лив, снова выкидыш и причина его — мое бурное поведение. Ты была такой измученной в то утро, но я все равно продолжал давить на тебя. Я, врач, должен знать, что это означает, но это не остановило меня от упреков. Когда Эдвард сказал мне… я так испугался за тебя и ребенка, что не соображал, что делать. — Он смущенно засмеялся. — Ты бы видела меня в тот момент! Я нарушил, наверное, все правила дорожного движения, и содрогаюсь от одной мысли, что обо мне подумал персонал реанимации, когда я ворвался к ним.
— Грант, я так рада, что ты со мной, — искренне сказала она.
— Лив, я хочу, чтобы мы поженились, и как можно скорее. Теперь мы оба изменились, и я, со своей стороны, обещаю, что ты будешь счастлива.
Это были слова, которые она мечтала услышать, правда, не в такой ситуации.
— Знаешь, Грант, о чем я прошу? — Оливия покачала головой. — Будь терпимее к моему отцу, он по-своему любит меня, всегда был со мной, благодаря ему, я не знала материальных проблем. Сейчас он болен, и пришла моя очередь быть с ним.
— Но я тебя люблю не меньше! — воскликнул Грант.
— И все-таки ты настроен враждебно, — проговорила она.
— Я ничего не могу с собой поделать. — Он посмотрел на нее. — Ты и ребенок — самое дорогое, что есть у меня. Конечно, сейчас не совсем подходящее время и место для наших планов в отношении будущего, — продолжал он, видя ее сомнение, — но наша женитьба — дело решенное.
— Но, Грант, нельзя же так упрощенно подходить к такому событию, как брак. Нужна хоть какая-то романтика.
— Думаю, у нас будет самая романтичная свадьба, — сказал Грант, садясь против Оливии и взяв ее за руки.
— Тогда согласна, но эта обстановка не способствует романтике. А сейчас я должна убедиться, что с отцом все в порядке. — Оливия быстро встала, направилась к двери и вышла из палаты.
— Ты куда? — Он еле догнал ее у лифта. Она подняла на него свои прекрасные глаза, из которых так и сочилась усталость.
— Я же сказала — собираюсь проведать отца.
— Только не сейчас. — Грант преградил ей путь: сегодня он был экспертом и знал, в каком виде ее отец. — Подожди здесь, я подготовлю его и дам тебе знать.
Она пожала плечами в знак согласия, и Грант проводил ее до лифта.
Сэм был в первой палате, но, поскольку сиделка не подвела к нему Гранта, тот далеко не сразу узнал отца Оливии: фигура в кровати была тенью грузного мужчины, которого он видел в последний раз. Грант, с трудом сохраняя самообладание, подвинул к нему стул.
Конечно, Грант не ожидал от себя такого благородства. Одно дело — профессиональная жалость, и совсем другое — острое сочувствие к еще недавно неукротимому бульдогу, превратившемуся в жалкую шавку.
— Привет, Сэм, — спокойно сказал он. — Ты очень разболелся. Пора выздоравливать, ты должен еще понянчить своего внука.
— Я и не… собираюсь уходить, — выдохнул Сэм. — До тех пор, пока вы с Оливией не будете вести себя как любящие друг друга люди.
— И ты, Сэм, который всю жизнь шел против меня, хочешь видеть нас вместе? — удивился он. И тут же глянул поверх спинки кровати на монитор: старина крепко держался, он не сдастся без боя, слава Богу!