В тот первый день мы, спрятавшись в кустах, долго ждали, когда же из-за блестящих окон-дверей покажутся загадочные богачи — хозяева дома, что же они будут делать.
— А твоя мама не знает, где ты, — шепнула мне Мэри.
— Твоя тоже.
День клонился к вечеру, и Мэри сделала себе что-то вроде берлоги или гнезда под кустом, и очень удобно там устроилась.
— Знала бы, что будет так скучно, взяла бы с собой книжку, — сказала я.
Мэри наматывала на пальцы травяные стебельки, что-то бурча себе под нос.
— Папа говорит: «Ну, Мэри, возьмись за ум! А не то пойдешь в исправительную школу!»
— А что это такое?
— А это такая школа, где каждый день секут.
— За что?
— Ни за что, просто так.
Я пожала плечами. Звучало весьма правдоподобно.
— А в выходные тоже секут? Или только по будням?
На самом деле этот вопрос не так уж сильно меня волновал, просто мне было скучно и уже клонило в сон.
— По очереди, — ответила Мэри.
У нее в руках была деревянная палочка, которой она все ковыряла в земле.
— Как придет твоя очередь, Китти, они возьмут большую дубину и начнут колотить по голове так, что искры из глаз посыплются, а потом у тебя череп треснет и мозги вытекут.
Разговор наш иссяк, интерес мой тоже, да к тому же мне было очень неудобно сидеть, поджав ноги: они затекли и начали болеть. Я нетерпеливо зашевелилась.
— Долго еще ждать? — спросила я, кивнув в сторону дома.
Мэри ухмыльнулась, продолжая ковырять палочкой землю.
— Сядь нормально, Мэри, не расставляй ноги, — сказала я, — так сидеть неприлично.
— Слушай-ка, — сказала Мэри. — Я сюда ходила, когда малявки вроде тебя уже спят. И я тут, знаешь, кого видела? Знаешь, с кем они тут возятся?
Я тут же встрепенулась.
— С кем же?
— Для него и названия нету.
— Но подскажи хотя бы, на что оно похоже.
— Оно завернуто в одеяло.
— Животное?
— Скажешь тоже, животное! — прыснула Мэри. — Ты когда-нибудь видела, чтобы животных завертывали в одеяло?
— Щенков иногда завертывают, если они заболеют.
Я чувствовала свою правоту и готова была спорить, щеки у меня горели.
— Нет, нет, нет, никакой это не щенок, потому что… — Мэри сделала интригующую паузу. — Потому что у него руки!
— Ага! Так это человек!
— Но с виду совсем не человек.
— А кто же? — я с ума сходила от нетерпения.
Мэри с минуту задумчиво молчала, а затем медленно, с расстановкой произнесла:
— Запятая. Как в книжках.
Теперь Мэри была непоколебима.
— Надо только подождать, — сказала она. — Если и вправду хочешь посмотреть, то подождешь, а не хочешь — ну и вали отсюда. Я и без тебя все увижу.
Я подумала и сказала:
— Не могу же я ждать этой запятой до ночи! Я опоздаю к чаю.
— Тебя и не хватятся, — сказала Мэри.
И она оказалась права. Когда я уже поздним вечером устало добрела домой, меня даже не ругали. Лето было такое жаркое, что все родители уже к концу июля окончательно позабыли свои обязанности. Когда ты показывалась маме на глаза, лицо ее выражало нечеловеческое усилие. Ты разукрашена липкими брызгами черной смородины. Ноги грязные, лицо в пятнах: ведь ты днюешь и ночуешь то в кустах, то в высокой траве, и каждый день огромное солнце, словно нарисованное ребенком, полыхает в раскаленном добела небе. Белье на веревках перед домом, как флаги сдающейся крепости. И лишь поздним вечером яркий свет сменяется туманом и выпадает роса. Родители зовут тебя домой, и в свете электрической лампы ты сдираешь с себя лоскутья обгоревшей кожи, точно луковицу чистишь. Странно, но от этого не чувствуешь боли, а только жар где-то внутри. Уже засыпаешь на ходу, и тебя отправляют в постель, но стоит только коснуться горячей простыни — весь сон как рукой снимает, и ты начинаешь расчесывать укусы. Вот этот — когда ты ползла в траве, дожидаясь удобного момента, чтобы перелезть через ограду. А этот — когда ты сидела в засаде в кустах. И всю эту краткую ночь твое сердце возбужденно бьется. Лишь перед рассветом наступает легкая прохлада, и воздух становится чистым, как ключевая вода.
В ясном утреннем свете ты выходишь на кухню и роняешь невзначай:
— А вы знаете, там, за кладбищем, есть дом богачей? У них там всякие оранжереи…
В это время на кухне была тетя. Она сыпала в тарелку кукурузные хлопья, подбирая со стола упавшие мимо. Тетя с мамой переглянулись, усмехнувшись уголком рта: они явно что-то скрывали.
— Она имеет в виду Хэтэуэев, — шепнула мама и прибавила чуть ли не умоляюще: — Не надо об этом говорить, тем более при ребенке: это и без того большое несчастье.