Завтра у него лекция с утра, у тебя же — вечерний спектакль, а значит, ужин готовит он. Можно, конечно, заехать в любимый ресторанчик, но у него всегда получается вкуснее.
Все запланировано заранее и четко расставлено по местам — никакой суеты, никакой спешки.
Иногда на выходные вы ездите в Вену.
— Целую субботу из-за тебя потеряли, — говоришь ты укоризненно. — Озабоченный.
— Центр Вены, маленький уютный отельчик — романтика! — муж блаженно вздыхает.
— Боюсь, твои предпочтения романтикой никак не назовешь, — фыркаешь ты, едва сдерживая смех.
— Обещаю, завтра весь день проведем в твоей дражайшей Национальной галерее, — говорит он ехидно и улыбается. — Только лично я не вижу в том для себя никакого смысла, ибо имею возможность ежедневно любоваться обнаженной натурой в тысячу раз привлекательнее всех этих псевдокрасавиц с великих полотен, — заявляет он не терпящим возражений тоном. Тянется к твоим губам.
Устоять не получается никогда.
А по воскресеньям вы, как выражается муж, «наносите визит» маме. Мама — это святое. Но мама его не любит. Слишком манерный, слишком раскованный и вечно блещет своими многочисленными познаниями. Спустя час он всегда тянет тебя в дальнюю комнату — целоваться.
— Что ты делаешь, мы только приехали! Совесть имей, — возмущаешься ты. — И в чем это у тебя рот вымазан?
— Йогурт, черничный. Вкусный, ты не поверишь, — улыбается широко, как мальчишка, и добавляет лукаво, выпячивая губы: «Попробовать хочешь?»
Хватает в охапку, тянет за собой.
— С ума сошел, отпусти! Отпусти, мама на кухне, слышит все! — шипишь ты.
— Попробуешь — отпущу.
Целуешь. Действительно вкусно.
— Все, пойдем. И веди себя прилично, — ты еще строжишься.
— Comme vous voulez, maman, — произносит он гортанно, снова хохочет, но послушно идет на кухню под твоим строгим взглядом, тщетно пытаясь сделать серьезную мину.
Мама поджимает губы и укоризненно качает головой. «Не мужчина», — проносится в твоей голове ее «диагноз».
Спать он всегда собирается три часа (утрированно, конечно). Бесконечные масочки, кремчики, водные процедуры — как барышня, честное слово.
— Ты еще огурцы себе на глаза положи, — поджимаешь губы ты.
Прямо как мама.
— Ты первая же меня бросишь с появлением морщин, — безапелляционным тоном заявляет он. — Я стараюсь как можно дольше оттянуть это неприятное событие.
Не морщины, конечно, но морщинки уже имеются, ты просто не хочешь его разочаровывать. Уход жены для него — неприятное событие? Всего лишь? Да как он посмел!
С утра дело обстоит еще хуже.
— Дорогая, скажи на милость, куда подевалась моя зеленая шелковая рубашка? — спрашивает он в половину восьмого, нависая над твоей головой.
И неважно, что ты после спектакля в начале первого домой вернулась. Он, видите ли, на утреннюю лекцию торопится.
Нехотя встаешь, идешь к шкафу.
— Вот же она, только зря разбудил.
— Это другая, болотного цвета. Спасибо, я пока еще цвета различаю, — заявляет он победно.
Ты тихо стонешь.
— Не помню я, где она. Обязательно было меня будить? Тебе что, нечего надеть? — возмущаешься ты, указывая на нескончаемую вешалку рубашек всевозможных сортов. — Все, завтра же на развод подаю. Ты все, что угодно любишь, только не меня!
— Люблю я тебя, — вдруг вырывается у него. Потом, спохватившись, (надо же и честь знать) он добавляет: «Просто ту рубашку я люблю больше».
Тебе хочется его ударить, но он всегда на шаг впереди. Подходит близко-близко. Голова дурманится, так хочется его поцеловать.
Устоять не получается никогда.
Зараза самовлюбленная.