— Почему?
— Ну, «почему, почему»… А кто он?.. Так себе… фитюлька!
— Папа! Я верила, что твои взгляды…
— Взгляды, взгляды, — пробурчал отец, — дались ей взгляды… Не серди меня! Какая-то ты уж очень прямолинейная… Ира, ты жизни не знаешь! Если он честный человек, он и сам не захочет жениться — сделать твое несчастье. Вот пусть-ка он придет ко мне, мы с ним поговорим!
— Хорошо, он придет к тебе, — сказала дочь.
Ирину испугала суровая бледность Ильи и… следы страданий на его благородном лице.
При встрече Илья не поцеловал ее, только крепко сжал руку. С болезненным удивлением подумала она: «Как чужой!» — и радость ее погасла.
Потом эта радость снова затеплилась, когда Илья, очутившись в своей комнате, поблагодарил ее глубоким взглядом. «Он матери стесняется!» — решила Ирина.
После чая тактичная старушка ушла. Илья почтительно проводил мать до ворот. Ирина, стоя посреди комнаты, слышала, как приближаются его неторопливые шаги. Сердце у нее билось бурно, быстро. Вся она разгорелась, разрумянилась. Блеск дрожал во влажных глазах. Илья вошел. Она побежала навстречу:
— Здравствуй, Илья!
Ее остановил непонятный ей серьезный и печальный взгляд. Руки ее опустились. Илья прикоснулся губами к горящей щеке Ирины, погладил по голове, усадил на стул и сел по другую сторону стола.
Ей хотелось заплакать. Всегда такой чуткий — Илья будто и не замечал ее волнения.
— Расскажи, Ирочка, как вы тут…
Стал расспрашивать о друзьях, о работе, о подготовке к общепартийной конференции. Мало-помалу он оживился, и девушка узнала прежнего Илью. Он жил!.. Но он жил только общими интересами!
«Неужели человеческие чувства умерли в нем? — со страхом думала девушка. — Он не любит меня… он не может никого любить!»
Она порывисто спросила:
— Ты не любишь меня?
— Люблю, Ира.
— Я буду твоей женой?
— Да… со временем…
— Почему «со временем», Илья? — Она не смела обнять его и только сложила руки, как бы молясь. — Я хочу быть тебе родным человеком! Я жить не могу без тебя! Зачем «со временем»? Поцелуй меня!
Холодно, как ей показалось, он поцеловал ее в лоб. Неопытная, она не заметила внезапную вспышку чувства. Нахмурившись, Илья отошел и стал расхаживать по комнате.
— Условимся, Ира… Ты — моя невеста!.. И не будем больше говорить об этом. Ты — девочка. Не знаешь, любовь ли у тебя, — говорил он отрывисто, — проверь себя. А сейчас… и ты и я… должны все силы, все помыслы отдать нашему делу!
— Чекаревы… Гордей Орлов… Роман… Господи, никому еще не мешала женитьба!
— Ира, я слишком сильно люблю тебя, — сказал Илья, остановившись, — не мучь меня! — вырвалось у него.
Она замерла на месте. «Слишком люблю тебя, — пело у нее внутри, — сильно люблю тебя…» Замирающим голосом Ирина шепнула:
— Приласкай!
— Нет, Ира, нет! Я уважаю в тебе мою невесту!
Смутно она поняла смысл этих слов… Застенчивость сковала ее. Девушка закрыла лицо руками.
Илья сказал:
— Ирочка, если ты не устала и никуда не торопишься, сходим к Чекаревым!
— Вот он и съездит, Маруся, — сказал облегченно Чекарев, сжимая в объятиях Илью. — Поезжай, Илья, в Питер! Немедля!
— В чем дело, товарищи?
— Надо ехать в Питер, к Гордею!
Накануне Перевальский комитет, обсудив положение, решил послать человека в Петербург. Ехать должен был опытный конспиратор и человек, не занятый на постоянной службе. Илья подходил во всех отношениях. А откладывать поездку было нельзя: за последнее время обстановка еще усложнилась.
Русская комиссия сделала уже многое. Но примиренческая ЗОК бойкотировала ее, лишала средств, отказывала в техническом обслуживании — словом, мешала готовить конференцию. Ликвидаторы торопливо сколачивали блок против большевиков.
Третейский суд должен был решить вопрос о возвращении большевикам их средств. Они хранились временно у трех «держателей». Суд распался. Каутский, не желая содействовать большевикам, вышел из состава суда.
Орлову в Перевал (а его давно уже здесь не было!) пришло несколько писем из-за границы. Они где-то задержались. В этих зашифрованных письмах настойчиво повторялось одно: РОК должна требовать от держателей немедленного третейского суда, предупредить, что дело о проволочке будет вынесено на общепартийную конференцию, а потом и на партийный съезд, если деньги не будут немедленно переданы в РОК. В письмах сквозило беспокойство о Серго, от которого перестали приходить вести. А ведь он провел гигантскую работу и держал в руках все нити подготовки к конференции! Если он «провалился», остальные члены русской комиссии должны связаться с избранными уже делегатами, «обеспечить их явку на конференцию и найти средства, дать возможность перейти границу».
На имя Перевальского комитета пришли из-за границы литература, конспекты ленинских лекций и письмо. Оказалось, резолюция из Перевала не получена — застряла где-нибудь в полиции. А отсутствие резолюции позволит примиренцам и ликвидаторам заявить, что делегат неправомочен, что в Перевале нет организации, что мандат — фальсификация…
Ехать в Петербург надо до зарезу! Передать Орлову письма, резолюции, получить инструкции. На почту сейчас надеяться никак нельзя. А время не ждет.
— Разумеется, поеду, — сказал Илья. — Хорошо бы предлог найти… для полиции… но можно и без предлога.
Щеки у него разгорелись, глаза тоже.
— Тебя лихорадит, — тихо сказала Ирина.
Он не ответил.
— Готовьте документы, письма. Явка есть в Питере?
— Есть… Ты в этом пальтишке поедешь?
— Я никогда не зябну.
— Нет, так дело не пойдет! — категорически заявил Чекарев. — Надень-ка мой полушубок… Великоват!.. Ты когда поедешь?
— Очевидно, завтра.
— К завтрему найду тебе видную шубу… буржуйскую!.. Денег достану.
— До завтра, — сказал Илья. — Пойдем, Ира!
Мария стала упрашивать:
— Да посидите вы! Успеем все сделать! Вы, Давыд, нам ничего еще о себе не рассказали!
— А нечего и рассказывать, — ответил Илья.
— Нечего?
И Мария с нежным лукавством перевела взгляд с Ильи на Ирину: «Ну, ладно! Скрытничайте! И без рассказа все на виду!»
Проводив Ирину, Илья столкнулся у подъезда с Матвеем Кузьмичом, который совершал ежедневную прогулку, сам себе предписав моцион.
— А, — сказал тот, здороваясь с Ильей, — вас-то мне и надо, молодой человек. Попался, голубчик!
Он говорил шутливо, но не мог скрыть раздражения.
Албычев так и впился глазами в Илью: заметил худобу, лихорадочный румянец на скулах… И вдруг осенила его мысль, что он может отказать Илье под благовидным предлогом. Албычев даже руки потер от удовольствия.
Шутливо подталкивая, он заставил Илью войти в переднюю, раздеться и, подхватив под руку, провел к себе в кабинет.
Ирина вошла следом и села в кресло у топящейся печки. Начинался ранний зимний вечер, и в комнате с коричневыми обоями и портьерами стало совсем темно. Албычев включил свет. Задернул тяжелые гардины. Водрузился за огромным темным письменным столом. Все молчали.
— Дочь мне сказала, что вы решили… сочетаться браком! — начал Албычев. — И я, признаюсь, был озадачен…
Илья молчал.
Он мог бы успокоить Албычева, сказать ему то, что недавно сказал Ирине… но он боялся оскорбить, задеть нежную восприимчивость девушки.
Не дождавшись ответа, Албычев продолжал:
— Должен вам сказать прямо: я, врач, не могу рисковать здоровьем и жизнью единственной дочери!
Илья удивленно поднял глаза.
— Что вы удивляетесь, милейший? Не можете же вы не знать, что вы тяжко больны…
— Чем же я, по-вашему, болен?
— У вас чахотка.
Ирина вскрикнула. Илья усмехнулся:
— Нет у меня чахотки.
— Есть.
— Вы, Матвей Кузьмич, не прослушивали меня, а диагноз ставите. Я здоров.
С суровой прямотой поглядев на Албычева, Илья сказал: