Нашу подростковую артель Болотный выводил. Как захлестнуло водой лампы, он велел всем рубахи снять, в науты скрутить, за них браться и идти цепью. И повел по ходкам. Мустафьин задним шел и где-то оторвался. Тихоп, как вывел нас на верхний горизонт, пошел назад, Мустафьина искать. Нырял, нырял в штреке, нашел и поволок по восходящему ходку. Вынес на сухое место, но, видно, ослаб его на себе тащить. Пошел нас разыскивать, да в потемках в скат рухнул. Потом мы пошли его искать.
Сначала Мустафьина нашли живого, а потом Тихона — в скате, всего расшибленного. Тут вода снова начала пагрывать. Мы Болотного тащили, он еще живой был, когда по воде волокли, да, видно, изошел кровью и помер совсем тихо.
— А почему мышь не утонул?
— Болотный в зубах берестяной туесок с мышом держал, когда плыли. В рудничный двор вышли, выпул туесок из зубов и обратно за пазуху положил, где он всегда мыша носил.
В руке у Тимы лежал теплый, живой комочек, и сердце мышонка мелко и часто стучало в ладони.
— Ничего, что оп у меня?
— Ничего, — разрешил Аыисим.
— Ты почему рубаху не выжмешь? — спросил Тима.
— А, все равно дождь, — равнодушно сказал Анисим.
Низкое небо, свисая всклокоченными тучами, лилось па землю серой водой. Но никто не ушел, не прикрылся.
Люди по-прежнему стояли толпой возле копра и напряженно глядели на обитую железом дверь.
Рукоятчик кричал на отлежавшихся возле заборов ггахтеров, которые хотели снова спускаться в шахту:
— Сказано, не требуют людей, значит, нечего на вас еря пар тратить. Ложитесь обратно; потребуют — свистну.
Снова из клети вышла группа шахтеров. Они добрели до забора и улеглись там. На лицах — нет и следа только что пережитого ужаса. Все они вели себя просто как очень уставшие люди.
Вот плечистый шахтер сидит на земле, положив на поднятые колени руки с окровавленными, отдавленными пальцами, на одном висит на кожице содранный ноготь.
Заметив сострадательный взгляд Тимы, шахтер нехотя поднял руку ко pту, перекусил кожицу, выплюнул ноготь и сказал мечтательно:
— Покурить бы!
А вот другой, костлявый, голый по пояс, с белой, словно берестяной кожей, бродит уныло по двору. На голове его чалмой накручена рубаха, и из-под рубахи кровь течет по щеке и за ухом. Он жалуется всем, то и дело поднося руку к накрученной на голове рубахе:
— Ее теперь ежели и с золой простирнуть, все равно рыжие пятна останутся.
Согнувшись, сидит на земле полуголый шахтер, а из его спины Дуся выковыривает вбившийся в рану уголь, и, послюнявив листы подорожника, наклеивает их на раны.
Шахтер, жмурясь так, словно ему только щекотно, басит одобрительно:
— Ох, и ловкая ты девка, Дуська. Так и лущит, так и лущит, ровно на сортировке.
Ушибленные и раненые неторопливо жуют принесенную из дома еду, время от времени пробуя, можно ли двигать поврежденной рукой или ногой, и только поглядывают на рукоятчика — не позовет ли снова в шахту.
А дождь все льет с серого, словно покрытого сплошным бельмом неба. Топая, как солдаты, и держа на плечах, словно ружья, обушки, кайла, прибыли горняки с соседнего рудника. Ими командовал, по-петушиному вскидывая голову, узкоплечий человек с хитрыми, веселыми глазами, одетый в студенческую тужурку и в широкие брезентовые штаны, франтовато выпущенные на хромовые сапоги. Но рукоятчик сказал ему:
— Хоть ты и сам Мартынов, у пас свой ревком, ему я и послушный. А тебе — нет, — и, наклонившись над стволом, стал кричать: — Эй, там! Качать вам подмогу или погодить?
Приказав, чтобы не галдели, склонился над стволом, приложив ладонь к уху. Потом разрешил благосклонно:
— Ну ладно, валяйте!
Прибывшие шахтеры стали входить в клеть такие же молчаливые и суровые, как и те, что отдыхали, сидя на земле.
— Эти спасут всех? — волнуясь, спросил Тима.
Анисим сердито дернул плечом:
— Мы и сами управились бы. Но не пускать не по-товарищески, раз столько верст бегом на помощь бежали.
Шахтеры боролись с водой, ставя перемычки, воздвигая за ними баррикады. Камень брали из обрушенных старых выработок. Черная река расползалась по всем штольням нижнего горизонта. Зацепив крюки ламп за верхпяк, люди работали молча, неторопливо, будто спасали не себя и шахту, а строили стену дома, в котором им жить. Уложенную неладно глыбу аккуратно и вдумчиво, взыскательно перекладывали, советовались короткими словами. И труд их совсем не походил на исступленную битву за жизнь.
Изможденные, обессиленные, полузадохшиеся, уползали через ходок на верхний горизонт отлежаться, передохнуть во входящей через вентиляционный штрек струе воздуха, чтобы через несколько минут снова спуститься в черную затхлую подземную реку и, захлебываясь гнилым воздухом, передавать друг другу, стоя по плечи в воде, тяжелые глыбы породы.
Когда забутили последний заслон, Сухожилии решил:
если вода сорвет его, произвести обвал проходкп. Пробурили шпуры, забили их динамитом, вставили короткие запалы. Взяв динамитный патрон, Сухожилии раскатал его в колбаску, обвязал бечевой, чтобы потом этим факелом можно было сразу запалить все бурки, и велел людям уходить.
Все понимали: Сухожилии остается здесь на смерть.
Если бы запалкп были длинные, тогда можно было бы успеть уйти, после того как они загорятся, но длинные ставить нельзя: если перемычки поползут, нужно сразу обрушивать на них кровлю.
К Сухожилину подошел слепой забойщик Карасев и сказал:
— А ну-ка, Павел, дай сюда твой фитилек.
Сухожилии отстранил его руку.
— Нельзя тебе, Карасев: пока начнешь руками вокруг обшаривать, бурки зальет.
Хлюпая по воде, к Сухожилину подошел другой горняк, тощий, сухой, с запавшими щеками, заявил:
— Мне комиссар по здоровью бумажку выписал. Все равно одно легкое гнилое.
— Одно? — переспросил Сухожилии. — Ну, так это ничего не значит. Другое в запасе целое. — И сурово приказал: — Торговлю прикрываю. Все до ходка, живо!
И долго слушал, как хлюпает вода под ногами уходящих шахтеров. Но когда перевесил поближе к себе лампу, увидел у дверного оклада Степана Бугаева, небрежно привалившегося к степе кудрявым затылком.
— А тебе отдельное приглашение?
Бугаев открыл глаза, сощурился:
— Ты на меня не гавкай, а то суну в воду башкой, остужу и сволоку до ходка.
— Ну, это еще кто кого!
— Не ты здесь спасатель, а я! — твердо заявил Бугаев. — Значит, не становись надо мной — я народом выбранный.
— Я тоже.
Бугаев помолчал, потом спросил:
— А что, Павел Степанович, насчет загробной жизни это точно — не имеется?
— Чего нет, того нет.
— Ну, а вообще для людей получится у нас что пли пет?
— Засомневался?
— Да это я только для разговору, — обиделся Степан. — Любите вы будущее описывать. — Спросил шепотом: — А как вы мыслите: Дуська Парамонова за мной на-гора тревожится?
— А что ты ей?
— Рыжая, а все ж ничего… — мечтательно произнес Степан.
— Шел бы ты отсюда, — сердито сказал Сухожилии. — Ни к чему вдвоем тратиться.
— Вот вы и ступайте. — Не дождавшись ответа, предложил: — Давайте метнемся, кому что. Если решка — моя взяла.
Порылся в кармане, щелчком подбросил монету, она шлепнулась на ладонь. Но Степан почти мгновенно накрыл ее другой ладонью.
— А ну покажи, — попросил Сухожилии и ухватил его за руку. Но Степка не разжимал ладони. И оба они, огромные, долго топтались в воде, оказавшись равными по силе.
— Жулик, — сердито отдуваясь, произнес Сухожилии и, опустив руки Степана, приказал: — Пошел прочь отсюда, жульмап, и все!
Степан снова стал к стене и тяжело сопел там, терпеливо снося оскорбления. И вдруг робко заметил: