Что длилось, – рушилось. Что было, – то прошло.
Кораблик малый мой, раскрой своё крыло.
Я птица вольная. Я два крыла раскрыл.
И вьюсь, пою, смеюсь. Прощай, мне чуждый, Нил.
Око
Преступник, преступник, преступник вовек,
Убийца бегущих мгновений,
Ты презрил теченье зиждительных рек,
Завет изумрудных растений,
Ты злой, ты напрасный, пустой человек,
Ты тень ускользающей тени.
Ты вспомнишь. Ты вспомнил. Минута зажглась.
Цветут эвкалипты молельно.
С лазури глядит укоризненный глаз.
Себя ты растратил бесцельно.
Что скажешь, как глянешь в торжественный час?
Пред Оком споёшь ли свирельно?
Ищи волхвований. Чу, шепчет трава.
Дыханий ищи в эвкалипте.
Не сможет укрыться твоя голова
В какой-нибудь призрачной крипте,
В ту ночь, когда взвешены будут слова,
Как сказано, древле, в Египте.
Нелюдим
Средь выжженной пустыни,
Что дном была морским,
Глядит в века, доныне,
Гигантский нелюдим.
Две каменные тени,
И в двух – единый он,
Создатель смутных пений,
Рассветный дух, Мемнон.
Лишь ночи круг замкнётся,
И дню придёт черёд,
Мемнон от снов проснётся,
И призрачно поёт.
Но лишь один, – хоть двое
Глядят и в свет и в тьму.
То пение живое
Дано лишь одному.
Другой глядит безгласно,
Не чувствуя огня.
Один же, полновластно,
Поёт рожденье дня.
В те дни как было всюду
Теченье вод морских,
Циклоны – изумруду
Слагали звучный стих.
И, тело созидая,
Вложили в тело крик,
Но встала тень немая,
Внимающий двойник.
И в теле крик, и пенье,
И страстная мечта.
Но с телом повторенье,
Двойник и немота.
Безгласна тень растений,
Хотя шумят леса.
Безгласен ряд видений,
Глядящих в небеса.
Кто нем, тот жизнь не славит,
Он только тень всегда.
Но лик он тот же явит
В великий день Суда.
В те дни как было всюду
Лишь Море без границ,
Оно свою причуду
Вложило в быстрых птиц.
Сковало все творенья
Законом двойника,
И, в Небо бросив пенье,
Умолкло на века.
И где была пучина,
Пустыня там и сплин,
И два там исполина,
И в этих двух – один.
Рожденье зорь он славит,
Другой молчит всегда.
Но лик он тот же явит
В великий день Суда.
Двойник
Твой саван сияет, Египет,
Ты в белые ткани одет.
Мёд жизни не весь ещё выпит,
Есть в Солнце и взрывность и свет.
Ещё в еженощные пляски
Созвездья уводят себя.
И мир до предельной развязки
Пребудет, бессмертье любя.
И девушку с ликом газели
Влюблённый светло обоймёт,
И в этом ликующем теле
Возникнет чарующий мёд.
Чу! Сириус нам возвещает,
Что прибыл разлив в Сильсилэ,
Качает река нас, качает.
Две кобры на царском челе!
Два венка
То два венка, то два цветка, округлые венцы –
Две груди юные её, их нежные концы.
На каждой груди молодой, тот кончик – цвет цветка,
Те два цветка, те два венка достойны жить века.
И так как бег столетий нам Искусством только дан,
И так как блеск столетий дан тому, кто чувством пьян, –
Тебя я замыкаю в стих, певучая моя,
Двух зорь касаясь молодых, их расцвечаю я.
И каждый кончик лепестка, мой поцелуй приняв,
Нежнее в цвете заревом, как свет расцветших трав.
И безупречный алебастр девических грудей
То две лампады светят мне на празднестве страстей.
Как кость слоновая – живот, и, торжество стиха,
Уводит грёзу нежный грот, укрытый дымкой мха.
Ожерелье
На живой счастливой шее
Было это ожерелье.
В опьяняющей затее
Были двое. Хмель. Похмелье.
Милый к милой приникал.
И в продление веселья
Приближал он к ней бокал.