Я растерянно рассматриваю оживленный поселок, снующий туда-сюда народ и вношу коррективы в свое представление о горнолыжных базах. Это все похоже на open-air party, а я ожидал суровые красоты, тишину и… не важно. Не совпало.
– Давай шевелись. Нам в тот корпус с голубой крышей. Символично, да? Я в интернете все нарыл, не смотри так подозрительно. И еще, Илья, – голос Миши становится тише и серьезнее, – надеюсь, у тебя никаких таких мыслей? Я сначала согласился, а потом додумался только…
– Миш, – накопленные эмоции вдруг желчью разливаются на языке, – хватит уже!
Буквально силой я заставляю себя заткнуться и продолжить путь. А в голове ураганом закручивается насильно обрубленная истерика. Мысленно выговаривая чудовищные в своей несправедливости вещи, я словно шаг за шагом отступаю от него, отсекаю себя от своих же чувств.
«Хватит! Хватит! – рефреном к ним пульсирует злость. – Хватит!»
Пропитанный этой злостью, я чуть ли не прыгаю, как каучуковый мячик, ношусь с нездоровым энтузиазмом по всей базе, волоча за собой прифигевшего Мишку. Злость заставляет меня обнаглеть, переродиться. Я, как порвавшийся шланг, фонтанирую накопившимися эмоциями, щедро выплескивая их на всех, кто попадает в радиус моего зрения. Теряю чувство реальности и страха и почти откровенно флиртую с теми, кто хоть чуть-чуть вызывает мерцающий отблеск интереса.
– Я не приду ночевать, – не отрывая глаз от тарелки за ужином, разрываю я наконец гнетущую тишину, повисшую над нашим столиком.
– Я догадался.
Собирая раскиданные вокруг кровати в чужом номере вещи, я стараюсь загнать в нутро вонзившееся в меня разочарование. Глубокое, стыдное, осевшее полынным привкусом чужой спермы во рту.
«Ладно… Ладно… – уговариваю я воющую как кликуша душу. – Некому хранить верность-то…»
Что же так паршиво?
Мишка не спит. Я тенью проскальзываю в душ, а вот выйти из душа трудно. Стыдно. Вроде взрослые люди. Вроде я ему ничего не должен… Вроде?
– Как погулял? – встречает меня безразличный вопрос. Мишка не отрывает взгляд от планшета, перелистывает страницы, кажется, даже не успевая заметить, что там.
– Погулял, – согласно киваю я.
Мишка стрелой вылетает из кровати и, резко развернув меня, обжигает скулу пощечиной. Я неверяще прикасаюсь холодными пальцами к вспыхнувшей щеке.
– Миш?.. – мой голос садится от изумления.
Он отодвигается от меня, скрестив руки на груди и вцепившись трясущимися пальцами в предплечья.
– Я! Ты! Я думал! Верил! Берег! А ты! – Мишка обвиняюще тычет меня в грудь, не в силах собрать мысль хоть в одну разумную фразу.
– Миш? Миш, ты чего? – притягиваю я к себе дрожащего мужчину. Несмело касаюсь губами лихорадочного румянца. Обвожу острые скулы, заглядываю в затопленные эмоциями до черноты глаза. Легко-легко целую в уголок рта. Не верю. Не понимаю. Не имею сил отказаться. Перехватываю полузадохнувшийся выдох ртом и растворяюсь в пространстве и времени. Перестаю существовать, чувствую только лихорадочно горящие губы, агрессивно, нетерпеливо и требовательно взрывающие заложенные много месяцев назад внутри моего сердца мины. Чувствую только пальцы, жадно, до синяков сминающие мое тело, отмечающие на нем следы планируемого преступления. Чувствую только, как погибаю и рождаюсь снова, чтобы пережить этот шквал почти болезненного удовольствия, разрывающего в мелкие клочья паутину нервных переплетений.
– Гооосподи! Что же я творю? – перекликается жаркий шепот с поцелуями, прижигающими мою кожу. – Что же я делаю? Зачем? Нам нельзя, – захлебываются страстью последние остатки разума.
Я прижимаюсь губами к виску, не в силах разжать руки. Тело еще потряхивает от пережитого удовольствия. Пересохшие губы саднит оттого, что оторваться друг от друга хоть на секунду казалось преступлением.
– Страшно, – шепчет Мишка, – страшно, Илья, ломать свою жизнь. Я не понимаю, как жить. Мы же совсем не подходим друг другу.
– Совсем, – соглашаюсь я с очевидным.
– Я люблю его. Тебя… тебя я не могу отдать никому. Я дрянь. Эгоистичная сволочь. Я чуть не умер, когда представил, что кто-то к тебе прикасается. Думал, либо сдохну прям тут под дверью, пока жду тебя, либо убью, как только вернешься. Что делать? Что ж жизнь такая сука-то?
– Сука, – снова соглашаюсь я и чувствую, как губы щиплет от подсоленных эмоций, что горячими каплями скатываются по коже.
– Что же будет?
– Все, что ни делается – к лучшему… Даже если все исходные данные ошибочны.
Не было
Мы с тобой об этом никогда никому не расскажем.
Не было.
Всего этого просто не было.
Расправляю сбитую в невнятный ком простыню, выглаживаю заломы белья, что уликами пропечатались на твоей коже. Поднимаю с пола одеяло, подушки. Имитирую безликий гостиничный порядок. Ты стоишь на балконе, бессильно опираясь на перила, не оборачиваешься. Вглядываешься в пустоту улицы. Молчишь. Слов нет. Все они остались тяжелыми солеными каплями пота, впитавшись запахом в постель. Остались густым ароматом, что вдыхать больно, страшно и не возможно не вдыхать. Завязываю на шее удавку галстука, перекрывая готовый сорваться с губ шквал. Обернись! Скажи! Останься! Я готов поломать к херам свою правильную жизнь. Чужое доверие, чужое сердце. Готов, блядь, плясать на осколках твоей и своей жизни… Только скажи. Я знаю, что под белой равнодушной тканью полотенца, что сейчас обнимает твои бедра, кожа красноречива стерта. Знаю, что твои пальцы подрагивают, когда ты выковыриваешь очередную сигарету из пачки, пытаясь замять мой вкус. Чувствую, как твоя душа мелко рвется в немом сожалении. Слышу, как в твоей голове уже выстраивается линия самозащиты. Подожди! Посмотри на меня! Дай мне еще немного времени. Прежде, чем ты покроешься корочкой неправды. Прежде, чем суетливо пожмешь плечами и не простишь себе свою слабость. Я люблю тебя так остро, что меня пропарывает насквозь, вскрывает и выковыривает из-под наросшего хитина. Я беззащитной массой сгружен на краю идеально заправленной кровати.
Не было.
Не было?
Всего этого не было? Твоих смешанных с хрипом стонов, до боли вцепившихся в мои плечи пальцев. Жадных губ, старающихся захватить любой участок моей кожи. Не было твоих сумасшедших глаз и слов, подбитыми птицами умирающих на моих губах. Чего не было? Что нам нужно забыть и вычеркнуть из прошедшей ночи? Может быть, то, что ты так и не смог ни на секунду выпустить меня из рук? Может быть, не было твоих голодных вдохов, когда ты, уткнувшись в шею, не мог надышаться. Может быть, не было зацелованных до болезненной корочки губ? Может, и меня нет? Нет души, в немой тишине номера умирающей под кнутовищем твоего самобичевания? Нет тела, все еще подрагивающего от смертельных разрядов твоей страсти? Нет кожи, красноречиво расписанной следами твоего преступления? Пре-ступить. Пере-ступить. Пере-шагнуть. Забыть.
Я никогда и никому не расскажу о том, чего не было.
Один мир
Нагретые доски пирса вкусно пахнут деревом, ленивая вода облизывает сваи и урчит от удовольствия, перекатываясь под полуденно щедрым солнцем. Мир сквозь закрытые веки подкрашен в красное моей собственной кровью.
– Ты зачем в мой мир залез?
Мне даже смотреть на Него не надо. Я и так знаю, что Он крайне серьезен – маленький залом морщинки меж бровями и «вековая мудрость в очах».
– Ты же знаешь, что так нельзя.
– У тебя Герой слишком геройский, а мир слишком справедливый. Подвигов явно не хватает. Вот, пусть будет то самое Зло, что приходит извне.
– Зло какое-то у тебя костлявое, – Он тычет пальцем в экран ноутбука. – И несчастное.
На краю скалы, скрестив по-турецки ноги, сидит мое вписанное в его мир Зло. Оно и правда не блистает телесной мощью. Узкий подбородок, тонкие угловатые руки-ноги. Ключицы, бессовестно подчеркнутые широким воротом. Даже позвонки, кажется, топорщатся сквозь ткань.
– Оно еще не освоилось просто.
Зло, посидев пару секунд и утомившись от созерцания, вцепляется зубами в заусеницу на пальце. Выкусывает ее, шикает от боли. Густая челка по-мультяшному закрывает глаза, оставляя для портретности только задорный нос и большой подвижный рот – я решил, что будет менее банально, если эмоции будут отражаться не в глазах.