Западно-европейская поэзия
Италия
Франческо Петрарка
(1304–1374)
Из «Канцоньере»
III
Был день, в который, по Творце вселеннойСкорбя, померкло Солнце… Луч огняИз ваших глаз врасплох настиг меня:О госпожа, я стал их узник пленный!
Гадал ли я, чтоб в оный день священныйБыла потребна крепкая броняОт нежных стрел? что скорбь страстного дняС тех пор в душе пребудет неизменной?
Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взглядЯк сердцу дверь – беспечен, безоружен…Ах! ныне слезы лью из этих врат.
Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,Когда, казалось, панцирь был ненужен? —Вам – под фатой таить железо лат?
LXI
Благословен день, месяц, лето, часИ миг, когда мой взор те очи встретил!Благословен тот край, и дол тот светел,Где пленником я стал прекрасных глаз!
Благословенна боль, что в первый разЯощутил, когда и не приметил,Как глубоко пронзен стрелой, что метилМне в сердце бог, тайком разящий нас!
Благословенны жалобы и стоны,Какими оглашал я сон дубрав,Будя отзвучья именем Мадонны!
Благословенны вы, что столько славСтяжали ей, певучие канцоны, —Дум золотых о ней, единой, сплав!
LXXIV
Я изнемог от безответных дум —Про то, как мысль от дум не изнеможетО вас одной; как сердце биться можетДля вас одной; коль день мой столь угрюм
И жребий пуст – как жив я; как мой умПленительной привычки не отложитМечтать о вас, а лира зовы множит,Что брег морской – прибоя праздный шум.
И как мои не утомились ногиРазыскивать следы любимых ног,За грезою скитаясь без дороги?
И как для вас я столько рифм сберег? —Которые затем порой не строги,Что был Амур к поэту слишком строг.
LXXV
Язвительны прекрасных глаз лучи,Пронзенному нет помощи целебнойНи за морем, ни в силе трав волшебной.Болящему от них – они ж врачи.
Кто скажет мне: «Довольно, замолчи!Все об одной поет твой гимн хвалебный!» —Пусть не меня винит, – их зной враждебный,Что иссушил другой любви ключи.
Творите вы, глаза, непобедимымОружие, что точит мой тиран,И стонут все под игом нестерпимым.
Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;Что ж день и ночь лучом неотвратимымВы жжете грудь? И петь вас – я ж избран.
CXI
Та, чьей улыбкой жизнь моя светла,Предстала мне, сидящему в собореВлюбленных дум, с самим собой в раздоре,И по склоненью бледного чела —
Приветствие смиренному – прочлаВсю смуту чувств, и обняла все гореТаким участьем, что при этом взореПотухли б стрелы Зевсова орла.
Я трепетал; не мог идущей мимоЯ благосклонных выслушать речейИ глаз поднять не смел. Но все палима
Душа той новой нежностью очей!И болью давней сердце не томимо,И неги новой в нем поет ручей.
CXXIII
Внезапную ту бледность, что за мигЦветущие ланиты в снег одела,Я уловил, и грудь похолодела,И встречная покрыла бледность лик.
Иных любовь не требует улик.Так жителям блаженного пределаНе нужно слов. Мир слеп; но без разделаЯ в духе с ней – и в мысль ее проник.
Вид ангела в очарованье томном —Знак женственный любовного огня —Напомню ли сравнением нескромным?
Молчанием сказала, взор склоня(Иль то мечта?), – намеком сердца темным:«Мой верный друг покинет ли меня?»
CXXXII
Коль не любовь сей жар, какой недугМеня знобит? Коль он – любовь, то что жеЛюбовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!..Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..
На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?Коль им пленен, напрасны стоны. То же,Что в жизни смерть, – любовь. На больпохожеБлаженство. «Страсть», «страданье» —тот же звук.
Призвал ли я иль принял поневолеЧужую власть?.. Блуждает разум мой.Я – утлый челн в стихийном произволе,