— А с 1922-го. Как старый барин взял меня к своим ребятишкам нянькой, с тех пор вот и живу здесь. И сам барин и я — молодыми мы тогда еще были. Четверых детей ему вынянчила. Ой, сколько же работать мне приходилось! Но ничего, силы были, управлялась с любой работой.
— А учиться довелось?
— А как же?! Два класса кончила. Но читать плохо умею. Дома-то тоже за меньшими братишками ходить надо было.
— С супругом своим где, когда познакомились?
— А где? Здесь в доме и познакомились. Он мальчиком рассыльным в магазине у барина служил. Ну и по дому что надо делал. Разнорабочий, как теперь называют. Но приходилось ему опять же и потяжелее работу справлять. Зимой снег убирать, летом сад весь лопатой вскапывать. Словом, когда что. А мы в двадцать шестом с ним поженились. Тогда барин нам и комнату выделил. Пали, муженек мой, прихрамывает на одну ногу. В малолетстве еще телега колесом задела. Ну, таким бездольным, как я, хоть и увечный муж — находка. Пускай будет хоть косой, хоть хромой. Но мой-то муженек, он не калека. Чуток только припадает на левую ногу — и все! И человек он добрый, смирный.
— Стало быть, всю жизнь здесь живете?
— Тут и живем.
— Пятьдесят лет?
— Так. Сначала нянькой, потом в горничных. А уж во время войны поварихой меня сделали. Ну а после войны — служанкой-экономкой. Дети бариновы выросли, поженились да замуж повыходили, по своим домам-квартирам разъехались. А мы с мужем здесь вот остались. Как барин заведение свое закрыл, мы оба по дому у него работать стали.
— Какое же «заведение» было у господина Колечанского?
— Торговля кожами. От отца в наследство досталось. Потом автомашинами занимался, ремонтировал. Чипил, значит. В этом он тоже толк знал. Но и это занятие бросил. С капитала стал жить.
— Женат был?
— Был. Но жена давненько уж как померла. С той поры вдовствовал. Как раз снова жениться собирался.
— А когда он оставил ремонтное свое дело?
— Ремонтное-то? А лет шесть тому будет.
— И с чего, говорите, жил? — решил повторить свой вопрос Зеленка.
— У него же книжки сберегательные. Вот на проценты с капитала и жил.
— Где его книжки хранились?
— В шкафу в несгораемом. Богатый человек был хозяин-то наш. Ой какой богатый!
— Дети у него есть?
— Они с супружницей только три года и прожили. Не обзавелись детишками, не успели.
— Брат и сестры живы?
— Все трое.
— Родители?
— Оба родителя погибли. При бомбежке.
— Значит, сестрам и брату наследство причитается? Завещание ваш хозяин оставил?
— Мне о том барин ничего не говорил. Как я знаю, не делал он никакого завещания.
— А каков человек был господин Колечанский?
— Одно скажу: хороший был человек. Жаль нам беднягу.
— Может, недруги у него были?
— Так ведь они у каждого богатого человека имеются…
— Вы кого-нибудь знаете?
— Да как вам сказать. Вот хотя бы взять Михая Галамбоша. Здесь живет. Неподалеку. Много раз говорил он и мне и самому барину, что ежели б мог — удушил бы.
— За что же он так зол был на него?
Старушка заколебалась, не зная, как лучше ответить.
— Теперь уж господину Колечанскому вы все равно никакого вреда не сделаете, если и скажете правду… — подбодрил ее Зеленка.
— Дочка Михаева сюда ходила. К барину. Потом она на Запад сбежала. А там на себя руки наложила. Галамбош уверяет — не знаю так или нет, — будто из-за господина Леринца.
— Ну да?
— Говорю: не знаю, так ли оно.
— Ну а еще были у него недоброжелатели?
— Господин Силади, учитель, не очень жаловал покойного. Потому… — Старушка Кечкешне вдруг умолкла.
— Да не бойтесь вы, тетушка Мари. Если это к Колечанскому отношения не имеет, то так и останется все между нами.
— С месяц будет, как они поссорились. Господин Леринц даже из дома прогнал господина учителя. Чтобы, сказал, ноги твоей тут не было.
— Отчего так?
— А барин тогда с Гизушкой обручился.
— С Гизушкой? Кто такая?
— Гизела Литваи. Ну я ее просто Гизушкой зову. Прежде-то за ней господин Силади ухаживал.
— Как звать господина учителя по имени?
— Мартон.
— А до ссоры они дружили?
— Вот-вот, дружили. Вместе рыбачили.
— Еще кого можете назвать?
— Больше никого, пожалуй.
— А сестер и брата вы знаете, тетушка Мари?
— Как же их не знать. На моих руках выросли.
— Они чем занимаются?
— А чем? Брат старший, господин Янош, председателем в кооперативе. Сын ихний — инженер. Дочка — в университете учится. Красивая барышня. А жена еще до замужества на мебельной фабрике работала, так и по сей день там. Все очень славные люди.
— Сюда наведываются?
— Не-е, никогда. Я сама к ним хожу изредка.
— А сестры? Те где?
— Барышня Адель в сороковом замуж вышла. За офицера одного, господина Радачи. Его на войне убили. Уже в Будапеште. Остались они вдвоем с сыном, с Балинтом. Он здесь, в этом доме рос. А как женился осенью, съехал отсюда. Сама-то Адель в горсовете работает. Сынок же ее шофером заделался. Сейчас в отпуску. На отдыхе.
— Давно?
— В среду вечером заходил сюда. Сказал, что в четверг уезжают с женой. Другая сестра баринова, барышня Эдит, вышла замуж за Арпада Паланкаи. Он чиновником служил в городской ратуше, но в конце войны сбежал на Запад. Бросил тут жену с двумя малыми детишками. Молодая барыня Эдит — та учительницей в гимназии стала работать. Теперь уж скоро на пенсию ей. Бегут годы-то, для всех бегут, милый человек…
— А эти родственники часто навещали господина Колечанского?
— Барышня Адель заглядывала сюда как-то на Новый год. А Эдитку — что-то и не припомню.
С каждым новым ответом тетушки Кечкешне капитан Зеленка все больше приходил к убеждению, что знает она, по-видимому, куда больше, чем рассказывает. Он обдумывал, как бы повернуть их разговор в нужное русло, как вдруг, громко хлопнув дверью, на пороге появился старик Кечкеш.
— Мари, неси скорее ключи от несгораемого. Господам из милиции ключи надобны. Я им сказал, что барин всегда у тебя ключи свои сберегал…
— Несу! — поднимаясь со стула, ответила ему жена.
— Неси и сама побудь там с господами. А то я устал. Да и поесть хочется.
— Завтрак-то вот он, на столе, — проговорила Кечкешие и пошла к себе в комнату за ключами.
— Если позволите, я тут у вас побуду, — попросил разрешения Зеленка, когда Кечкеш начал наливать себе чай.
— Конечно, господин капитан. Может быть, заодно и позавтракаете со мной?
— За приглашение спасибо, — сказал, улыбнувшись, Зеленка, — только я уже. Завтракайте сами, дядюшка Кечкеш. А я, если разрешите, покурю пока.
— А чего ж, давайте. Я и сам ой какой заядлый курильщик.
Старик сел к столу и принялся за трапезу.
— Одним словом, — продолжал разговор следователь, — судя по всему, хозяина вашего кто-то убил. Так что нужно теперь убийцу искать и под суд отдавать. Вы сами-то ни на кого не думаете, дядюшка Кечкеш?
— Я? Не-е.
— Вы ведь давно служите у господ Колечанских?
— Еще в двадцатом сюда поступил.
— Словом, пятьдесят два года. А сколько вам сейчас лет, дядюшка Пали?
— Шестьдесят восемь мне. С мальчика на побегушках в хозяиновой лавке начинал. Потом помогал ему в лавке и по дому… опять же.
— На хозяев не обижались?
— А чего ж обижаться?
— Как они с вами обращались?
— Ну как? Мальчонкой частенько и подзатыльники получать доводилось. Потом — пореже. Но зато кормили. Жилье давали.
— Подзатыльники и покойный господин Леринц вам, случалось, давал?
— Он-то нет, а вот папаша его — тот не скупился.
— А хозяйка?
— Не, она нет. Рано умерла, молодой еще. В сорок девятом. Али в пятидесятом? Уж и не помню точно.
— У господина Колечанского бывали тут в доме женщины?
— Как же не бывать, когда такое-то богатство. Да и время он вдосталь имел. Многие наведывались. Такие красотки, ай да ну. Которые один раз всего появлялись, а какие и дня два-три кряду приходили.
— Ну а все же, как вы считаете, кто мог убить хозяина вашего?