Ехали молча, пока водитель снова не спросил:
— А что же дальше было?
— Гм, дальше? Потом эта дорога появилась. Конечно, тогда она не так выглядела. Вот глянь, лощинка! Видишь? От нее до клуба езды минут семь, а мы год сюда шли. Понял?
— Да я-то понял. В одном не разберусь: все время говоришь: мы да мы. А кто это мы?
— В первую голову строители. Я работал тогда в одном управлении. После демобилизации пришел на завод.
Сквозь густо валивший снег мелькнули затуманенные огоньки «Рассвета». Шофер сказал:
— Ну, вот, добрались.
Вылезая из кабины, пассажир протягивает водителю деньги.
— Не стоит, батя. Раз по твоей дороге ехали, госпошлину можно и не брать.
— Не дури, парень, бери. Дороги моей здесь нет. Тут наша дорога.
На том и расстались. Теперь, конечно, я сожалею, что не узнал имени своего попутчика. Но, вспоминая сейчас тот случайный разговор в такси, отчетливо себе представляю, как метр за метром набирала силу эта дорога. Как вдоль нее, словно по берегам реки, вырастали дома. Собственно, дорога эта стала не только важной транспортной артерией, она дала потом толчок к расширению городского строительства.
Летопись засвидетельствовала: «Дорогу от поселка Индустриальный до Петропавловска начали строить в июне 1939 года. Окончено ее сооружение летом 1941 года». Выходит, за такой срок всего 7 километров. По современным темпам, конечно, пустяк. Но тогда, да еще в условиях Камчатки, эти километры обходились ой как дорого.
…Накануне 30-летия Победы встретились мы с Анной Владимировной Острой. Когда она раздавала рабочим инструмент, я старался запомнить ее: невысокая, подвижная, с изрезанным морщинками лицом и с прической, усыпанной сединами. По возрасту и стажу Анна Владимировна уже пенсионерка, но родной цех, где прописалась с тридцать шестого, покидать не торопилась. Раньше токарничала, а теперь вот работу ей попроще подыскали — раздает инструмент. Всю войну, с первого до последнего дня, простояла Анна Владимировна у станка, выполняя срочные и нелегкие заказы. Давно это было. Время, однако, не притупило ее памяти, и о тех годах рассказывает она так, словно все это случилось не тридцать лет назад, а вчера или даже сегодня.
— Помню, пошли мы на Сопку любви, там вечер танцев был. Музыка играет, в вальсе кружимся. И вдруг все смолкло. Увидели мы мужчину с поднятой рукой. Лицо у него суровое, пасмурное. Сказал нам всего несколько слов: «Товарищи, война началась. Немец напал». Как бритвой, резанули они по сердцу. Ведь еще минуту назад все здесь кружилось в счастье, веселье, был смех, а расходились мы в какой-то необыкновенной печали.
Потом помню заводской митинг. Состоялся он у заводоуправления. Весь поселок тут собрался: и стар, и мал. Нам зачитали текст речи В. М. Молотова, а потом начались выступления. Конечно, дословно я не припомню, кто о чем говорил, но смысл был таков: «Фронт не только там, где гремят орудия. Фронт у нашего станка, в нашем цехе. Каждая лишняя норма — это снаряд по врагу».
Анна Владимировна хорошо помнит и другое: как провожали на войну мужчин и как к осиротевшим станкам становились их жены, дети.
— А как же забыть-то этот Такое всегда будет помниться. Мужики на фронт, а бабы за их станок. Знаете, сколько в первые дни войны на верфь пришло женщин? Около двухсот. Одни кисти в руки взяли — малярами стали, другие маску сварщика надели, третьи в береговые матросы подались. Многие проходили краткосрочные курсы и становились токарями, слесарями, шоферами. Знакомы, например, были мне машинист Косых, которая пришла в цех из заводской столовой, кузнец-штамповщик Владимирова, бывшая домохозяйка. Они по две нормы давали. Даже те женщины, чьи мужья еще работали, и то в цеха повадились» Спрашивали: чего горячку порете? Успеете еще, горя хлебнете. А они так отвечали: «Мужа заберут, а я его место займу. А пока подучусь». А то однажды появилась в цехе группа девочек. Спрашиваем: зачем пожаловали? «Работать, — отвечают, — из ремесленного мы». Смотрю на них, годков по четырнадцать-пятнадцать — не больше. И росточком с «ноготок». Многим из них пришлось потом подставлять ящики, чтобы девчоночьи руки могли дотянуться до детали. Грустно было смотреть на эту картину…
Петр Матвеевич Демин, слушая рассказ Анны Владимировны, одобрительно кивал головой:
— Да, да. Так и было. Я тоже ведь в цех из школы пришел. День точно помню — 17 октября. Пацаном еще был. Пару месяцев в учениках походил, а потом в фронтовую бригаду Соснина определили. Бригадира своего звали мы просто «дядя Сеня», прекрасный человек был. Под его оком собирал я корпуса запалов для гранат «Ф». До сорок третьего работал, а потом в армию призвали. И знаете, деталь какая помнится? На одном учебном задании изучали мы устройство той самой гранаты «Ф». Разбираю, смотрю, а сам думаю: «Так, стоп, это ж я корпус запала делал. Мой почерк». Но это уже потом, а тогда, в сорок первом, ох, как трудно было. Особенно подросткам, конечно. Придешь в восемь на работу, а через двенадцать часов с ноющей спиной и уставшими ногами свалишься в постель. Утром мать вся в слезах будит: «Вставай, Петенька, на работу пора…»
Вчерашние школьники быстро осваивались с новыми профессиями. Многие из них не по возрасту проявляли смекалку, работали, как заправские мастера. К примеру, газета «Камчатская правда» писала в 1942 году об одной молодой патриотке: «Тов. Кичигина — молодая станочница, она еще не переведена в рабочий разряд, но к порученному делу относится добросовестно, аккуратно ведет счет рабочим минутам. Оттого и результаты ее работы прекрасны. Вчера за восемь часов она нарезала резьбу на 430 гайках, перевыполнив задание квалифицированного токаря в 3 раза. Тов. Кичигиной вручен красный флажок лучшего стахановца механического цеха». Или вот еще небольшая заметка «Сорок часов у станка». Безымянный автор сообщал: «Вчера цех получил срочный заказ. Его дали токарю, кандидату в партию тов. Медведеву. Пять смен не отходил от станка он и его молодой ученик Салтыков. 40 часов оба они работали над заказом. Сегодня он принят с отличной оценкой». Надо сказать, что областная газета уделяла в то время большое внимание молодому заводу, готовились специальные выпуски «Камчатская правда» на судоверфи».
В сорок втором рабочий тон на верфи задавали «тысячники» и «двухтысячники» — это когда рабочий выполнял свою норму на 1000 и 2000 процентов. Сегодня трудно поверить в такую высокую производительность труда, но тогда ее действительно достигали. Как зародилось это соревнование? Старожилы кузнечного цеха припоминали:
— Сентябрь стоял на дворе. Теплый, сухой. В обеденный час начальник Костыгов собрал нас в кружок и сказал: «Есть, товарищи, срочный заказ. И очень ответственный. Фронтовой. А времени в обрез…» Мы сразу поняли, что от нас требуется. И тут же в цехе два бригадира, Лющин и Москвин, экспромтом, так сказать, заключили устный договор о соревновании. Их поддержали другие. Первый успех выпал на долю Москвина. 18 сентября он довел выработку своей дневной нормы до 1090 процентов. Почти 11 норм. Это был наш первый «тысячник». Но его рекорд недолго продержался. Через неделю кузнец Гайдук за восьмичасовой день дал 2300 процентов. Но затем его снова перекрыл Москвин — 2400 процентов. Вот такое напряженное соревнование шло. Почин наших кузнецов был подхвачен на всей верфи.
Заказов тогда поступало много. Они требовали не только отличного исполнения, но и небывалых скоростей. Трудились тогда, пока ноги держали и руки слушались. Переспит, а то, бывало, просто подремлет тут же в цехе, и снова на рабочее место. Случалось и так: выкроит все же часок-другой, в кино пойдет, но в середине сеанса вдруг голос билетерши: «Иванов, Смирнов, на выход, в завод». Бегом в цех, как по тревоге. Уже знали — срочный заказ поступил, фронтовой. Иначе бы не вызывали.
Степан Акимович Жмак, чей самоотверженный труд в годы войны отмечен орденом Ленина, рассказал, как в сорок первом его бригада выполняла ответственнейшее правительственное задание. А связано оно было вот с чем. В начале войны через Камчатку шла масса различных грузов. Порт работал круглосуточно. Но разгрузка судов осуществлялась все-таки медленными темпами, так как докеры не располагали тогда необходимыми механизмами. Многое приходилось делать вручную. Поэтому было решено поставить на Камчатку два плавучих стотонных портальных крана: один американский «Вилей», а другой венгерский «Ганц». Привезли их в разобранном виде. Необходим был срочный монтаж. А максимальный срок на каждый кран — три месяца. И вот за эту ответственную работу взялся бригадир Жмак.