— Штанишки! Это хорошо, доброе предзнаменование. То-то Пагма рада будет! Да будет твоя жизнь долгой и счастливой. Ох, как ноги ломит! К ненастью, что ли?
Шаркая разношенными гутулами, старуха удалилась. Адия крикнула со двора:
— Ширчин-гуай едет! Я сейчас вам чаю горячего принесу. У нас только что вскипел.
Цэрэн вышла встречать мужа. Ширчин поздоровался с женой. Глаза его светились радостью, он был чем-то взволнован. Цэрэн спросила, в чем дело.
— Караванщики приятную новость сообщили: Тумэр едет учиться в Москву. Уртонную повинность я отбыл еще вчера. Пустил коней в табун и заехал в школу. Захотелось повидать Джаргала. Учится он хорошо, здоров.
Адия притащила кувшин горячего чая, для приличия присела на минутку и ушла. Цэрэн не терпелось скорее прочитать письмо Тумэра. Она достала его и подала мужу. Ширчип осторожно распечатал конверт и громко прочитал:
"Ваш сын Тумэр приветствует своих добрых родителей и младшего брата Джаргала.
Надеюсь, вы все в добром здоровье. Я на здоровье не жалуюсь. У меня большая новость: меня вместе с товарищами посылают в Москву учиться. Наконец-то моя мечта сбылась! Мы прошли медицинский осмотр, нас признали здоровыми и сказали, что ехать мы можем. Нам уже выдали паспорта, деньги на дорогу и на одежду. Завтра выезжаем в Усть-Кяхту на машине. Там пересядем на пароход и поедем на нем до Верхнеудинска. А оттуда уже железной дорогой. Какое интересное путешествие нам предстоит! Мы так рады!
Последние месяцы я занимался перепиской рукописей учебников, готовящихся к изданию, и на первый свой заработок послал вам подарки: папе — шелк на пояс, маме — отрез атласа на дэл и зеркало, брату — школьную сумку и его любимое лакомство — урюк.
Дорогие мои! Не тревожьтесь обо мне. Обещаю вам учиться усердно. Весной приеду домой на каникулы. Адрес свой напишу из Москвы.
С почтением Ваш сын Тумэр"
Ширчин бережно положил письмо в конверт и засунул его за унину — жердинку над своим изголовьем.
— Спасибо нашей родной власти, — прошептал он и украдкой смахнул слезу.
Цэрэн подала мужу пояс. Ширчин развернул малиновый шелк с вытканными узорами — пожеланиями счастья — и залюбовался. Он осторожно положил пояс на постель, потом погладил блестящий синий атлас — подарок сына матери.
— Нам с тобой спилось когда-нибудь такое? Наш сын поедет учиться в далекую великую страну! Ехать ему придется и на машине, и на пароходе, и по железной дороге. А может быть, скоро и по воздуху из Москвы к нам будут летать. Я слышал, из Верхнеудинска до Улан-Батора уже летают.
— Нашим детям открылись все пути-дороги к счастливой жизни, — ответила растроганная Цэрэн. — Они будут совсем другими людьми. Мы и то стали другими. Лет десять назад я и не знала, что на свете существует Москва. А теперь как вспомню, что мой сын будет учиться в Москве, так мне этот город родным кажется. Надо достать портрет Ленина, я его на самое видное место поставлю. Это он указал всем нам путь к новой жизни.
— Это ты хорошо надумала. Напишем сыну и попросим его прислать портрет. Подумай, Цэрэн, радость-то какая — наш сын будет учиться в городе, где жил Ленин. Верно я говорю? Ну а теперь покажи зеркало, я погляжусь в него… Вон, оказывается, как выглядит отец Тумэра! Я ведь впервые смотрюсь в зеркало. Ну что ж? Нельзя сказать, чтоб очень хорош, но не так уж и плох, — рассмеялся Ширчин.
— И я сегодня в первый раз в зеркало посмотрелась. Увидела, какая я собой.
— Мы с тобой как дети — в зеркало смотримся. Увидят соседи — засмеют, скажут: на старости лет в детство впали, — счастливо рассмеялся Ширчин, поглаживая руку жены. И, немного помолчав, спросил: — Не забыла, как провожала меня в солдаты? Мы с тобою ехали рядом на верблюдах Сонома-дзанги. Я гладил твою горячую руку. Мы тогда молоды были, казалось, что счастливее нас нет никого на всей земле. А ведь по-настоящему мы с тобой счастливы только теперь. Правда? — тихо спросил жену Ширчин, пожимая ее маленькую натруженную руку. — И ты мне теперь еще милее, чем тогда была.
— Как же я могу забыть тот день! — вспыхнула Цэрэн. Ее пальцы ответили на пожатие мужа. — Я тоже люблю тебя теперь еще больше. — И, опустив голову, она прошептала чуть слышно: — Знаешь… у меня опять будет ребенок. И мне хотелось бы… дочку.
— И я хочу дочку, — тихо ответил Ширчин.
Цэрэн подняла голову и посмотрела Ширчину в глаза долгим любящим взглядом.
— Мы назовем ее Ленинма…
— Ленинма, — прошептал Ширчин.
XVI
Еще один удар по феодалам
Глубокое возмущение вызывает тот факт, что владетельные князья, хутухты и хувилганы на протяжении своего многовекового владычества явно и тайно эксплуатировали народ, взимали с него непомерные подати и всякими иными путями наживались на его добре, сами не неся никаких повинностей и не платя никаких налогов. Пользуясь своей властью и богатством, они нещадно угнетали народ, разоряли его, держали в нищете и невежестве…
Из постановления о конфискации имущества феодалов
Известный своим чревоугодием казначей с наслаждением уплетал жирную лапшу с мясом.
Покончив с лапшой, он досуха облизал палочки и тщательно вытер их шелковой салфеткой. Палочки были редкостные — из мамонтовой кости. Казначей бережно спрятал их в ящик резного столика из черного дерева с перламутровой инкрустацией. Потом он тщательно вылизал и пиалу.
Казначей налил чаю из медного кубообразного чайника — золотые и серебряные вещи он предусмотрительно спрятал подальше — и прикрыл чашку оловянной крышкой с коралловой шишечкой.
Захотелось курить. Длиннее его трубки не было во всем сайннойонханском аймаке, который теперь назывался Цэцэрлэг-мандал аймаком. Казначей набил любимую трубку душистым, приправленным валерьяновым корнем китайским табаком дунсом. С тех пор как эти аратские кооперативы и отделение монгольского торгово-промышленного банка вытеснили китайских купцов, дунс стал редкостью. Разные эти порхиросы [169] слишком крепки, казначей не привык к ним. Но, благодарение богу, он запас дунса столько, что до конца жизни хватит. В амбарах Ламын-гэгэна, до отказа набитых добром стараниями казначея, есть все, что только душе угодно, все, чем когда-то гордились знаменитые пекинские и хухухотские торговые фирмы.
Казначей протянул трубку к чугунной печке и сквозь круглое отверстие в дверце, не вставая с места, прикурил. Он сделал несколько затяжек и задумался. Невеселые это были думы, даже обед не мог их рассеять.
Неприятностей в последнее время было немало. Казначей вынужден был заключить договор с батраками, со всеми этими чабанами, коровницами, табунщиками, верблюжатниками. Теперь по новым законам о труде и найме изволь выплачивать им каждый месяц жалованье и выдавать рабочую одежду. С батраками по нынешним временам чистое разорение! Закон-то теперь на их стороне. А налоги! Вспомнив о налогах, казначей принялся с ожесточением сосать трубку.
До чего дожили! Чтобы уплатить налог, пришлось продать скот. А попробуй утаи скот, пастухи шепнут кому следует — и живо под суд отдадут. А суд с ламами и богачами теперь не церемонится, даже самих святых перевоплощенцев не щадит. Недавно за участие в заговоре против народной власти расстреляли святого Дзаин-гэгэна. Ламы — ученики святого — теперь болтают, что Дзаин-гэгэн воскрес, что кое-кто будто бы даже встречал его. Все это, конечно, сказки для простаков. Просто ламы увезли ночью его труп и пустили слух о воскресении. Сам Ламын-гэгэн говорил это.
А теперь, слышно, приступили к конфискации имущества феодалов. Настали последние времена. Народ уже не верит ламам, как раньше, не считает их своими наставниками. Теперь их учат уму-разуму эти бескосые. Послушники из монастырей разбегаются, идут учиться в школы. Те, что постарше, тоже уходят и вступают в какие-то артели. И монастырскую казну обязывают выделить нм скот на обзаведение хозяйством.