Весной, когда кончаются скудные запасы, бедняки под угрозой голода принимают любые условия Лодоя, идут в кабалу за котелок муки и кусок баранины. Чего только не приходится терпеть бедняку, у которого так мало скота, что за целое лето он не может заготовить еды на зиму. К весне дети начинают пухнуть с голоду. Плачущих детей приходится обманом укладывать спать: поспите, дескать, пока не уварится мясо, а там вас разбудят. Занимают у кого только можно, дрожат над каждым куском и делят его на равные дольки между детьми. Недаром с давних пор среди монгольских ребят ходит мрачная поговорка: «Когда мясо редкость, и мать превращается в черта».
Бедная мать! Опухшая от голода, в холодной юрте, она всей душой хотела бы, чтобы мясо за столом не переводилось никогда, чтобы оно не было редким гостем, словно какое-то невиданное сокровище, чтобы дети никогда не называли ее страшным именем «черт»! Но что она может поделать! Откуда взять столько мяса, чтобы досыта накормить голодных детишек? У бедняков, имеющих всего пять-десять голов скота, животные весной падают от бескормицы. Какие уж тут запасы! Лишь бы с голоду не умереть.
Лодой возвращался домой довольный: поездка была удачной. Он свернул с дороги в последний айл, чтобы взглянуть на своих овец, которых отдал туда на пастьбу. Приближаясь к айлу, он увидел, как из юрты выбежала женщина и, торопливо сняв шкурку, повешенную для просушки, сунула ее в кучу ветхого войлока. Лодой сразу догадался, в чем дело. Он подскакал к поджидавшей его испуганной женщине.
— Что ты сейчас спрятала? — ехидно спросил Лодой, посматривая на шкурку, краешек которой предательски выглядывал из-под рваного войлока.
— Ничего я не прятала, — смущенно ответила женщина.
— Ничего? А это что? Ну-ка покажи, — потребовал Лодой.
Женщина вынула спрятанную овчинку.
— Разверни. С чьей овцы шкура? — зло допрашивал Лодой.
Бедная женщина начала говорить что-то в свое оправдание, но так тихо, что было только видно, как шевелятся ее губы.
— У тебя что, язык отсох? Думаешь, я не вижу, что это овца из моей отары? Кто ее зарезал? Эх вы, псы поганые! Разве так пасут чужой скот? Сегодня же угоню своих овец. Найдется немало людей, которые с радостью возьмутся пасти мой скот. А твой муж полностью заплатит мне за овцу. Слышишь, что я говорю? — кричал Лодой.
В это время из юрты высунулся сначала костыль, за ним — стоптанные, перевязанные веревочкой гутулы, и наконец показалась сама хозяйка костыля — старушка, одетая в грязный и рваный дэл. Халат еле прикрывал смуглые худые руки. Она подошла к Лодою и, заслонив от яркого солнца глаза, с упреком проговорила:
— Эх, Лодой! Человек вы важный, а унижаете себя из-за какой-то паршивой овцы! За что вы так ругаете бедную женщину? Верно, это ваша овца, ее вчера придавила корова. Видно было, что не выживет она. Вот мы и прирезали ее. Мясо почти все цело, только я вчера взяла маленький кусочек, чтобы сварить себе чашечку бульона, да еще кусочек дала больной девочке соседки. Вот и все.
— Почему же вы вчера ничего не сказали мне об этом?
— Ее зарезали поздно вечером, когда увидели, что она издыхает. Сын мой должен был сообщить вам об этом сегодня, — спокойно ответила старуха, — он еще утром уехал к вам.
— Скажи сыну, чтобы он сегодня же привез мясо.
— Лодой-гуай, что вы будете делать с этим никудышным мясом? А для таких несчастных, как мы, это просто спасение! Если люди узнают, что вы из-за одной тощей овцы так поступаете, все скажут: теперь мясо — редкость и Лодой превратился в черта.
— Это мое дело, наплевать мне, что скажут люди. Стоит вам только раз спустить, как ваши коровы каждую неделю будут давить по овце. Нет, придется своих овец все-таки отдать кому-нибудь другому.
XII
«Божественный» амбань
Что чужой бог, что свой дьявол — все едино.
В ту весну Джамба вместе с земляками отправился в Ургу. Перед отъездом он по обыкновению обратился к знакомому прорицателю и попросил его указать, в какой день и какой дорогой ему лучше ехать. Как прорицатель сказал, так он и сделал. Он заранее откормил зерном своего белого, как крыло лебедя, иноходца, подстриг ему гриву и взял его с собой в подарок богдо[46] Джавдзан-дамбе.
В пути к нему присоединился странствующий монах, который шел пешком в Ургу. Это был крепкий старик. Из-под длинных седых бровей лукаво поблескивали глаза. Джамба усадил монаха на второго верблюда, и тот, пока они ехали, рассказывал ему о деяниях великого богдо, покачиваясь в такт шагам мерно ступающего верблюда, двигаясь стремя в стремя с Джамбой. Неисправимые грешники и бессердечные люди болтают, будто высочайший пристрастен к архи. Но ведь если он и пьет, то пьет неспроста, а во имя бога и во здравие народа!
— Хочешь, я расскажу тебе о чуде, которое произошло с Гуй-амбанем? — предложил монах, повернувшись к Джамбе. — Слушай! Однажды Гуй-амбань ехал на Пекина в Ургу. Ему надоело трястись в повозке, и он решил пересесть на коня. На ближайшем уртоне ему дали самого лучшего скакуна, за которым и ветру не угнаться. Вскоре Гуй-амбань оставил позади всю свиту. Вдруг животное, испугавшись чего-то, шарахнулось в сторону, и амбань упал с коня, но нога его застряла в стремени. Конь в страхе мчался по степи, волоча по земле амбаня. Свита и охрана до смерти перепугались. И тут произошло чудо: все вдруг увидели, как амбань отделился от коня и плавно опустился на землю. Когда свита подскакала к месту происшествия, амбань оказался цел и невредим. Он как ни в чем не бывало снимал болтавшееся на ноге стремя. Начались шумные поздравления, свита превозносила доблесть и мужество своего господина.
— Мое мужество здесь ни при чем, — неожиданно возразил амбань. — Я уже считал себя погибшим, как вдруг ко мне подскакал какой-то молодой лама на белом коне и, отрезав ремень со стременем, бережно опустил меня на землю. При этом он сказал, что ему еще дважды предстоит спасти меня.
Если судить по описанию, лучезарный всадник был не кто иной, как богдо-гэгэн, которого до этого амбань ни разу и в глаза не видел. Люди только качали головами да ахали, дивясь такому чуду.
По прибытии в Ургу Гуй-амбаиь первым делом расспросил приближенных богдо-гэгэна о том, где был и что делал святейший в тот день, когда с амбанем случилось это чудесное происшествие. Ему сказали, что в тот день ничего особенного не произошло. Гэгэн посылал за архи, выпил изрядно и приказал седлать ему белого коня. Так, хмельной, он и помчался в степь. В одной руке у него был кинжал, которым он размахивал на скаку, будто что-то срезая. Вернувшись во дворец, богдо-гэгэн рассказал, какая опасность угрожала жизни амбаня, ехавшего по указу императора, и как он сумел помочь амбаню в беде. Потом он сообщил, что ему предстоит еще дважды спасти амбаню жизнь.
— Неужто все так и было? — с наивным восхищением воскликнул Джамба.
Ничего не ответив, монах продолжал:
— А в другой раз вот что случилось. Однажды на рассвете богдо-гэгэн приказал принести ему чаю. А чай только что начал закипать, его еще и молоком забелить не успели, так и принесли незабеленный. Богдо-гэгэн молча взял кувшин с чаем да и плеснул из него на восток, как раз в ту сторону, где жил амбань. Как раз в этот момент в доме амбаня начался пожар. Люди, которые пытались потушить огонь, после рассказывали, что в это самое время с запада, то есть со стороны дворца богдо-гэгэна, внезапно налетела черная туча, из которой хлынул дождь, и — странно — вокруг вдруг запахло чаем, и пожара как не бывало. Так богдо-гэгэн вторично спас амбаня, — закончил монах. Видно было, что он сам искренне верит во все, что рассказывает.
— А почему этого амбаня прозвали божественным? — спросил Джамба.
— Потому что он не простой человек. И это раньше всех понял всевидящий богдо-гэгэн. А за ним уже и простые люди. Этот амбань сделал много добра в своей жизни. Вначале люди не понимали его и не верили этому маньчжуру. Вел он себя странно. Он не важничал, при встрече охотно вступал в беседу и с богатым, и с бедным, и с нойоном, и с простым человеком. Не кичился тем, что он амбань, министр, и ничем не отличался от самого рядового маньчжура. Правда, водится и за ним слабость, но самая невинная: любит поболтать о хорошеньких девушках. Потом постепенно люди убедились, что амбань человек необыкновенный, человек большого ума, всемогущий и всеведущий, как сам бурхан. Каким образом люди убедились в том, что он необыкновенный человек, я тоже расскажу.