Десять тысяч правд заложено во французской мудрости: чем ближе к храму, тем дальше от бога. Мне, нижайшему, после того как стал я вхож к приближенным богдо, своими глазами довелось убедиться, насколько все они косны, отсталы. И больше не верю я в мудрость, исключительность и святость богдо-хана. Я читал Конфуция и потому не верю, что совершение обряда уничтожения души Юань Ши-кая, обряда, который порожден примитивными взглядами средних веков, может принести какую-то пользу.
Если говорить откровенно, должен сообщить вам, что появляется другая сила, которая подавит жестокого русского царя и коварного Юань Ши-кая. В год Синей мыши [141]в России поднялась революция, которая должна была смести русского царя, но ее подавили. Тем не менее ходят слухи, будто бы революционная партия в России укрепила свои позиции, и похоже, что дли царского правительства сочтены. На юге активно распространяет революционные идеи Сун Ят-сен. Призыв уничтожить неограниченную власть монархов не подходит монголам, свято почитающим своего богдо, однако, если в России и Китае народ уберет реакционные правительства, нам, монголам, это будет только на пользу. В истории Древнего Китая много примеров того, как простой народ восставал против жестокости несправедливых правителей и свергал их. В мире немало таких примеров: в XIX веке на Западе, во Франции, произошла великая революция. Видно, на севере и на юге от нас тоже произойдет революция. Нам она принесет много хорошего. Чтобы не оказаться к тому времени в руках приближенного русского царя жестокого Коростовца, думаю вернуться на родину — в хошун харачинов. Поселюсь в своей рабочей юрте в айле у Красной скалы, там я буду в безопасности. Оттуда ему меня не вытащить. Приезжайте и вы к нам в хошун, чтобы не колоть глаза и не быть мясом, застрявшим в зубах у чиновников русского царя и китайского правителя. Будете сеять знания среди монгольских детей, нашей смены.
На это Насанбат тихо ответил:
— Уважаемый гун, я услышал прекрасные прочувственные слова, просветившие мой разум. Мне лестно ваше приглашение, радостна была бы работа на ниве просвещения и воспитания будущего поколения. Но я, маленький человек, не могу быть вдалеке от родины, от земли, где я родился. Мне, в юности принесенному в жертву и изгнанному из своей страны, много лет пришлось скитаться на чужбине.
Хайсан улыбнулся.
— Вы правы. Я понимаю ваши чувства. И все же, если когда-нибудь вы вспомните о моем приглашении и пожалуете к нам в хошун харачинов и захотите нести знания нашим детям, младшим братьям, прошу вас помнить о том, что мой дом у Красной скалы — ваш дом, а мои маленькая литография к вашим услугам.
Насанбат поблагодарил и собрался было встать.
— Ну а если придется поехать в Китай, уважаемый гун, не окажусь ли я в вашем хошуне в лапах китайцев?
— Если здесь вы — презираемый человек в светлых глазах царских чиновников и в черных глазах китайских чиновников, то у нас в хошуно харачинов такого нет. Знаете, говорят, маленький камень приводит в движение лавину. И в маленьком хошуне можно быть полезным большой страее.
И Хайсан, выражая свое расположение к гостю, проводил его до самых дверей.
XIV
Освящение знамени
Из древнего гимна Духу знамени
После освобождения Улясутая из руках маньчжуров оставался еще только город Кобдо.
Монгольскую канцелярию, своего рода департамент земледелия, возглавлял гул Максарджаб, в его ведении было и пополнение лошадьми маньчжурских кавалерийских частей, расквартированных в Кобдо.
Получив из Урги сообщение о том, что власть перешла в руки монголов и что маньчжурские войска должеы быть выведены из Монголии, он тут же уведомил об этом маньчжурского амбаня, по тот заявил, что он не собирается подчиняться приказу никому не известного Ургинского правительства. Амбапь отправил во все соседние города — в Синьцзян, Урумчи, Гучен и Шара-Суме — гонцов с просьбой прислать ему оружие и подкрепление и стал выжидать. Посовещавшись с главами фирм "Да-шен-ху", "Аршанту" и других, он с их одобрения пока что решил укрепить торговую часть города. Во избежание каких-либо козней со стороны представителей Ургинского правительства он решил также арестовать главу вышеупомянутой монгольской канцелярии.
И было бы Максарджабу лихо, если бы на его счастье в конторе фирмы "Да-шен-ху" у него не оказался свой человек — писарь Номт, его старый приятель. Он-то и предупредил Максарджаба о замыслах амбаня. Узнав о грозящей ему опасности, Максарджаб, не медля ни минуты, помчался в Ургу. Он доложил новому правительству обо всем и пока что получил пост в министерстве внутренних дел.
Ургинское правительство надеялось освободить Кобдо, не прибегая к силе. С этой целью оно направило туда двух представителей: молодого торгута Тумэржа, только что получившего за преданность новому правительству звание гуна, и халхаского мэрэна[142] Лхагву, известного своим красноречием и находчивостью.
Послы немедля отправились в путь. С дороги они присылали краткие донесения. Последнее донесение было получено от них с почтово-ямской станции, находящейся возле самого Кобдо, а потом они как в воду канули.
В Урге недоумевали, что могло случиться с правительственными эмиссарами, а в столицу из Кобдо уже скакал гонец с донесением о зверском убийстве кобдоским амбанем ургинских послов.
Гонец мчался день и ночь без отдыха. Чтобы не отбить все внутри от такой бешеной скачки, он опоясал тело длинными хадаками.
На уртонах он отдыхал, только пока ему седлали свежую лошадь. За это время он успевал лишь проглотить кусок и летел дальше. Наконец он прискакал в Ургу.
Известие о бегстве Максарджаба встревожило кобдоского амбаня. Опасаясь неожиданного нападения монголов, он решил принять меры предосторожности: приказал углубить ров, окружавший стены так называемого Казенного города, отремонтировать крепость и усилить части, расквартированные в крепости. Во все стороны были высланы конные дозоры.
Маньчжурское командование было уверено, что плохо вооруженные монгольские войска не осмелится напасть на Казенный город, окруженный надежной крепостной стеной. Вдобавок амбань получил сообщение, что из Урумчи. Гучена и Шара-Суме обещают прислать помощь, и теперь он ждал прибытия подкреплений.
Кобдоский амбапь рассчитывал, получив подкрепление, подавить мятежных монголов, с которыми не сумели справиться ни улисутанский командующий, ни ургинский амбань. А тут вдруг прибыли послы Ургинского правительства и потребовали, чтобы его войска сложили оружие и удалились из страны. Проще говоря, его выгоняли вон!
Амбань пришел в ярость, особенно разозлило его бесстрашие и достоинство, с каким держали себя послы. Наместник приказал схватить их, бросить в тюрьму и заковать в цепи.
Послы пытались протестовать против такого произвола, ссылаясь на нормы международного права, на издавна установленную неприкосновенность дипломатических представителей. Это еще больше распалило амбаня, и он велел пытать арестованных.
Но послы держались стойко и бесстрашно.
— Надеюсь, вы довольны моим гостеприимством? — издевался амбань.
— Что ж, потешься! — спокойно заявили послы. — Но как бы ни хотелось тебе слова надеть ярмо на наш парод, поднявшийся на борьбу против иноземных угнетателей, прошло то время, когда все делалось по-твоему. Каменную глыбу яйцом не разобьешь. Ну могут ли бараны, загнанные тобой в этот глинобитный хлев, именуемый крепостью, победить льва? Нам не суждено увидеть, как монгольские воины разгромят твою разбойничью шайку и отомстят за нас, но мы уверены, что они окропят свои славные знамена вражеской кровью и пронесут на пиках головы наших палачей! Ты-то увидишь это зрелище!