А лама Хамсум тем временем внушал Цэрэн, что верующий не должен скупиться на благодеяния.
— Мы, верные слуги Джавдзандамбы-гэгэна, нашего наставника и учителя, должны внести свою лепту в святое дело поддержания его власти. А тех, кто погряз в невежестве и скаредности, я связываю и держу их так до тех пор, пока не откроются очи разума, залепленные скупостью, жадностью. Не думай, что я действую по собственному усмотрению, я облечен полномочиями соответствующих высших учреждений, и у меня есть бумага, в которой указано, что повсюду мне должны оказывать помощь и содействие. И ты тоже, если у тебя есть золотое кольцо или какие-нибудь серебряные вещи, должна отдать их на благое дело — на сооружение статуи божества.
Тумэр перестал плакать. Всхлипывая, он подполз к матери и прижался к ней.
"Как мне быть? Ширчин до захода солнца, видно, не вернется. А если даже и приедет, все равно он не сможет отказаться выполнить, требования этих двух лам, раз у них есть эта бумага. Придется отдать золотое кольцо — подарок Ширчина, другого выхода нет", — размышляла Цэрэп.
— Надумала сделать благое дело, так делай его быстрее. — Лама толкнул послушника, и тот еще крепче затянул руки и ноги Цэрэн. Превозмогая нестерпимую боль, Цэрэн едва слышно проговорила:
— У меня есть золотое кольцо. Его я вам отдам.
— Наконец-то! Давно бы так. А то понапрасну мучалась. Эй, развяжи ее! — просипел лама Хамсум.
Дюжий послушник выпрямился, повернулся к Цэрэн, сильной рукой отпихнул Тумэра, снова разревевшегося, и не спеша начал развязывать веревки, стянувшие руки и ноги Цэрэн, грубо дергая и переворачивая ее.
Цэрэн, красная от стыда и возмущения, поднялась, пошатываясь, словно пьяная, подошла к сундуку, открыла его, вытащила аккуратно завернутое в платочек свое золотое колечко и подала его вымогателям-ламам.
— Настоящее червонное золото, — сказал лама Хамсум, взвешивая кольцо на руке. — А этого твоего гамина, который поднял руку на ученика богдо, мы захватим с собой. Сдадим его властям.
Цэрэн вышла вслед за ламами. Накинув сыромятный ремень на шею гамину, стонавшему на снегу, они подняли его. Послушник ламы Хамсума потащил гамин к коновязи.
Несчастный китаец обернулся к Цэрэн и, насколько это было возможно сделать с петлей на шее, поклонился ей. Ламы поволокли его дальше.
У Цэрэн навернулись слезы, она не могла видеть, как тащат на привязи бедного китайца.
"Натерпится он от них, — подумала Цэрэн и в отчаянии зашептала молитву. Потом взяла сына и вернулась в юрту. Умыла заплаканного мальчика, привела юрту в порядок. Ружье и патронташ, оставленные гамином, повесила на стену. Закончив дела, она вышла взглянуть на дорогу и тут же заметила приближающегося Ширчина, а позади него на коне — знакомого старика гамина.
— Я нашел его за перевалом. Видно, избили и бросили. Он не мог даже подняться. Как же можно оставить человека на морозе совсем одного? Он бы неминуемо погиб. Я посадил его на коня и привез к нам.
Цэрэн помогла китайцу сойти с коня и ввела его в дом. Силы совсем оставили его, голова упала на грудь.
Она рассказала Ширчину обо всем, что произошло, пока его не было дома. Цэрэн решила напоить китайца крепким бульоном и поставила варить мясо.
Оказывается, ламы, едва они отъехали от юрты, обыскали гамина, обнаружили у него пять юаней и отобрали их, а самого его исхлестали кнутом, бросили и ускакали прочь.
Ширчин был очень зол.
— Не знал, что эти два черта в юбках такое творят в моем доме. — И, чтобы утешить Цэрэн, добавил: — Не надо из-за этого переживать. Теперь уже все позади. Они напугали тебя своей бумагой, и тебе пришлось отдать золотое кольцо. Да что золото! Мы с тобой дважды человеку жизнь спасли — вот это замечательно. О кольце не горюй, будем живы, еще купим. А вот бесценную человеческую жизнь разве купишь? Как говорят мудрые старики: будем живы, придет время — будем пить аршан[153] из золотой чаши.
Вечером Ширчин, вспомнив несколько китайских слов, которые узнал, когда еще служил в солдатах, отчаянно жестикулируя, попытался объясниться со стариком. Ему удалось узнать, что звали китайца Ван Эр, или второй сын Вана, родом он был из провинции Аньхой. Отец и мать очень бедные крестьяне. День и ночь трудятся они, чтобы обработать клочок земли величиной с ладонь, полученный в аренду у местного богача. Несколько лет назад Вана призвали в армию и отправили в Монголию. Он стал работать на кухне у Мэн Цзюя, судебного чиновника в Улясутае. Когда китайские войска покидали Улясутай, чиновник тоже бежал. По дороге лошади в его повозках устали, и тогда чиновник взял мула, на котором ехал Ван Эр, а самого его бросил в степи.
Где-то в районе Улясутая жил старший брат — первый сын Вана. Он уже давным-давно жил в Монголии. Так как второй сын Вана был в услужении у военного чиновника, он не имел права самовольно отлучаться и потому не сумел навести справки о старшем брате.
— К концу весны, когда повеет теплом, разузнаем о твоем старшем брате, — сказал Ширчин. — А до той поры живи у нас. Чтобы твое военное обмундирование не бросалось в глаза всяким дурным людям вроде ламы Хамсума, переделай его на монгольский дэл. Цэрэн тебе поможет.
Второй сын Вана оказался мастером на все руки: он и стряпал, и столярничал, и шил, и сапожничал.
Он сам перешил себе дэл. Починил все, какие были у Ширчина, гутулы, даже самые старые, а для маленького Тумэра, с которым они очень подружились, сделал нарядные сапожки с клееной подошвой. Цэрэн он помогал готовить. Из обыкновенной муки и мяса он делал такие вкусные блюда, каких Цэрэн с Тумэром в жизни не едали. Они без конца хвалили Вана.
В свободное время старик мастерил для Тумэра деревянные игрушки. Вечером он старался выучиться монгольскому языку, а днем помогал Цэрэн по дому, следил, чтобы в доме всегда была вода, — брал корзину и ходил за снегом.
Как-то вечером к Ширчину приехал старик Лузан. В молодые годы он ходил с караванами и немного говорил по-китайски. Когда второй сын Вана рассказал ему свою историю, он вдруг хлопнул себя по бокам и воскликнул:
— Знаешь, я ведь знаком с твоим старшим братом! Так ты говоришь, он недалеко от Улясутая занимается земледелием? Лет девять назад командующий Гуй проводил мобилизацию среди местного населения, чтобы пополнить маньчжурскую армию. Твой брат тоже был мобилизован и довольно долго прослужил в армии. Мы с ним давние знакомые. Но ты не торопись: времена смутные, будешь искать брата — наткнешься на плохих людей. Так и с жизнью расстаться недолго. Отсидись лучше здесь до лета. У нас народ волкуется, — рассказывал Лузин. — По приказу Барона-джанджина начальник военных казаков бурят Ванданов и наш нойон гун Тунишибаяр набирают солдат. Говорят, в хошуне Лха-бээса уже берут мужчин в войска. Я приехал предупредить тебя, Ширчин. Постарайся избежать этой службы. Откупись, наконец, если нет иного выхода. Я приехал тебя предупредить, потому что ты мне, как сын, дорог. Не ходи в армию Барона, чтобы не проливать кровь народа. Подумай, ты будешь воевать заодно с бандитами, которые хотят нас снова поработить. Если будешь воевать на стороне нечестивцев, угнетающих народ, как потом посмотришь в глаза честным людям? Подумай над этим!
— Глубокоуважаемый Лузин! У меня и в мыслях этого не было — идти служить к Барону. А после всего, что вы мне сказали, с места не сдвинусь. Если понадобится, все, что у меня есть — скот, имущество, — все отдам, и от этой службы избавлюсь.
— Я так и думал, ты хороший человек. Твои слова радуют меня. Только дом свой разорять не надо. У меня есть сбережения. Остались от выручки за лошадей управляющего Гомбо. Если нужно будет откупиться от военной службы, возьмешь мои деньги и отдашь их управляющему Гомбо. Серебро белое, глаза у управляющего Гомбо красные, завидущие. Ему и невдомек, что к нему возвращается его же добро. Видит небо, хоть и прижимал меня управляющий Гомбо, но я из его добра для себя ничего — даже пылинки из-под ногтя — не взял. Все добрым людям, попавшим в беду, раздавал, как велит обычай.
— Говорят, на севере, в районе Кяхты, накапливает силы армия Сухэ-Батора и Чойбалсана, она уже не раз била гаминов. Старики поговаривают, что свобода придет с севера — Россия поможет Монголии. Это время, видимо, приближается. Великий человек красной России — Ленин — обещал Сухэ-Батору и Чойбалсану помощь.