— Мать честная! А ведь действительно, — первым отозвался Андрей Рощупкин, — Федор Васильевич человек, я бы сказал… До войны его тракторная бригада как-никак первенство по всему району держала. Это мысль!
— Вот только беда… — нерешительно начал было брат жены Бубенцова Петр Аникеев, но его сразу перебили:
— Ну и что?
— А ты не каркай!
— Мало ли… Просто человек был не при деле да еще увечье получил.
— Ничего, ничего, — решительно подвел итог коротенькому обсуждению Рощупкин. — Иван Григорьевич Торопчин теперь не даст Бубенцову баловаться. Оба они фронтовики, да и друзья немалые. Сговорятся!
— Обязательно! — убедительным баском подтвердил и Никита Кочетков, чем привлек к себе внимание прислушивавшейся к словам комсомольцев Самсоновой.
— Что я тебя попрошу, Никитушка, — сказала Дуся, — добеги, пожалуйста, до конюшни и расскажи бате. Знаешь ведь, как он волнуется. А я тебя за это, когда вырастешь большой, знаешь как расцелую!
Эти последние слова Дуси очень развеселили комсомольцев.
В свои семнадцать лет Никита Кочетков вытянулся чуть не на голову выше остальных. Да и разговаривал преимущественно басом, иногда только соскальзывая на петушиный тембр. Вот и сейчас, как назло, отвечая Дусе, Никита «ударил по верхам», что безусловно смазало значительность слов:
— Это еще — захочу ли я с тобой целоваться!
Отец Дуси — старый конюх Степан Александрович Самсонов, почти все свое время проводивший на конюшне, обрадовался приходу Никиты и искренне удивился принесенному комсомольцем известию:
— Фе-е-дора? — протянул он нараспев. Подумал, пожевал губами и закончил несколько неожиданно: — Этот даст!
— Неужели? — заинтересовался Никита.
Конюхи стояли в полумраке, посредине конюшни.
Кругом хрустко жевали рубленую ржаную солому лошади, отфыркивая пыль.
— Верное слово, — подтвердил Самсонов. — Еще дед у Бубенцова — ох, и крутой был старик! — перед урядником шапки не ломал. А уж Федор!.. Ай, да и хватит кто-нибудь с ним горюшка! Но и блинов, надо полагать, колхозники покушают… факт! Наш Иван Григорьевич чепушка какого-нибудь на такое место не допустит. Торопчин, брат, голова — глянет на человека и сквозь шапку выяснит все его размышления. Без аршина смерит. Я тебе такой случай расскажу. Вышли мы как-то с Иваном Григорьевичем из конюшни. Осенью это было, дождь только что прошел, слякоть по земле. Он, значит, вышел, остановился и смотрит этак вниз. Ну и я смотрю. «Красота, говорит, какая, Степан Александрович!» А мне удивительно: где она, красота, когда прямо под ногами лужа? Так и Торопчину сказал. А он смеется. «Вот, говорит, смотрим мы с тобой оба вниз. Но только ты видишь лужу, а мне нравится, как в луже звезды». Понял загадку?
Старый конюх искоса, как петух, уставился на Никиту Кочеткова.
— Так сказать, точка зрения, — догадался Никита.
— Именно. Это я к чему вспомнил? Вот все мы здесь на селе, почитай, каждый день наблюдаем Бубенцова. И знаем его не первый год. И не таким, как он сейчас себя показывает. А вот в нутро ему заглянуть никто, кроме Ивана Григорьевича, не догадался…
Мрачнее осенней тучи вернулся домой в тот вечер с партийного собрания Иван Данилович Шаталов. Вместе с ним зашел покурить и перекинуться словечком и завхоз Павел Тарасович Кочетков.
— Ах, молодцы! Ко времени пришли. Только-только я устряпалась. Петуха заколола для такого раза. Ну как, Иван Данилович, поздравить тебя, что ли? — приветливо встретила вошедших жена Шаталова — невысокая, начавшая полнеть, но легкая в движениях женщина. Она была уверена в приятном известии.
— Я вот тебе поздравлю! — зло скосился на жену Иван Данилович.
Он кинул на руки подошедшей дочери Клавдии полушубок и шапку и, прогнав с табуретки кота, грузно подсел к столу.
— Неожиданность получилась, Прасковья Ивановна. Сказать, так не поверишь, — заговорил Кочетков. По всему видно было, что в доме он свой человек. — Федьку Бубенцова хотим поставить председателем.
— И ты уж захотел? — с сердитым удивлением спросил Кочеткова Иван Данилович.
— Это что же делается-то, а? — расстроенно и растерянно заговорила Прасковья Ивановна. — Ну, не дают хорошим людям ходу, и все тут!
Кочетков не сразу ответил на вопрос Шаталова. Он расправил под ремнем гимнастерку, пригладил расческой свои веселые кудри, тоже подсел к столу и лишь тогда заговорил:
— Видишь ли, Иван Данилович. Конечно, каждый член партии волен иметь свое мнение. Но поскольку большинство голосовало за Бубенцова…