— Пандели, налей-ка мне графинчик твоего прокисшего, — крикнул с порога корчмы инженер Мосутти и сел на скамью. В последнее время он тоже нуждался в утешении и дома ему было оставаться невмоготу. Немецкий грузовик задавил Линду на дороге в Елену. Муж старшей дочери (она была замужем за итальянцем и жила в Италии) попал в плен под Изонцо и как в воду канул. Мосутти писал старым друзьям, пытался что-нибудь разузнать через Красный Крест, но до сих пор ни от кого не получил ответа. Вместо трех графинчиков он теперь нередко выпивал четыре, а иногда и больше. Приятели его один за другим куда-то подевались, некому было рассказать о своем горе. И Линды больше не было рядом. «Эх, собачья жизнь!» — вздыхал он.
— Добрый вечер, господин инженер!
Мосутти протер глаза: уж не привидение ли это? Босой, в одной исподней рубахе и подштанниках, человек продолжал стоять против него, держа что-то под мышкой и пытаясь изобразить улыбку на бледном лице.
— Не узнаешь? Яким, господин инженер, я тебе когда-то рыбу носил…
— А, Яким! Яким!.. — бормотал пораженный инженер. — Ты что, с ума сошел или из могилы вышел?
— Ни то, ни другое, господин инженер. Небось, слыхали, что произошло у Радомира и Софии? Мы сражались, сколько могли, и даже сверх наших сил. Англичане да французы собрали войска со всех концов света, даже черных сюда приволокли. Притащили в сто раз больше, чем у нас, орудий, с аэропланов нас обстреливали. А мы что? Мы — одни. Ни германцев, ни австрийцев, никого — одни болгары, да и те босые, голодные. Пустое брюхо границ не стережет! Так-то, господин инженер, — продолжал Яким, присаживаясь на скамью. — Тогда мы сказали: айда, братцы, призовем к ответу наших правителей. И голодные солдаты бросили окопы и пошли домой, в Болгарию…
Мосутти пододвинулся к Якиму.
— …Генералы разбежались. Повели нас наши офицеры, тесняки и земледельцы[28]. Захватили ставку, дошли до Радомира… провозгласили республику. Потом пошли в Софию — царя прогонять. У Владаи нас встретили юнкера и немцы — на фронте их, небось, не было, а здесь, пожалуйста, вовремя подоспели. Нашлись у них и орудия, и снаряды, и гранаты — все, что пожелаешь. Разгромили они нас, мать их в душу! Я едва в живых остался, вот в чем явился…
— Погоди, погоди! Впрочем, я все понял!.. Эй, Пандели! Налей коньяку! Нету? Тогда ракии подай, да покрепче! Яким вернулся, наш Яким! — Инженер утер слезу и, встав, обнял фронтовика-повстанца. — Да ты простудишься ведь! Давай пей и пошли ко мне домой! — заторопил он Якима. Ему казалось, что он нашел своего пропавшего без вести зятя. Хоть бы и он возвратился, пусть вот такой же босой и раздетый, как Яким. Хоть бы голос его услышать!
— Я пошел, — поднялся со скамьи Яким.
— И я с тобой, — отозвался инженер, подхватив его под мышки. — А это что у тебя? — спросил он, нащупав там что-то твердое.
— Граната!.. Мы еще устроим у нас такую революцию…
Рано утром Яким пошел в Среднюю баню. С тех пор как распространился слух о прорыве фронта, Йордан Индже садился перед баней и смолил сигарету за сигаретой, вставляя их в длинный мундштук. Глядя задумчиво в сторону леса, он перебирал иерусалимские четки и тяжко вздыхал. Не встречал, как прежде, своих клиентов, не вел с ними беседы. Молча входил и выходил из бани, а когда оставался один, подходил к портретам воевод Хаджи Ставри, Хаджи Димитра и Ботева, разговаривал с ними, пытаясь найти утешение. «Что же будет с Болгарией?» — спрашивал он себя, вспоминая участников четы, с которыми вместе воевал за свободу своего отечества. Так и останутся в рабстве те ребята, которых он водил в бой?.. На глаза его навертывались слезы, они душили его, камнем ложились на сердце. Он выходил на воздух. Никто не мог его утешить, со всех сторон шли плохие вести, предвещавшие беду, гибель его отечества…
— Доброе утро, бай Йордан, — приветствовал его Яким, останавливаясь под деревом, где сидел банщик.
Индже взглянул на Якима. Открыл портсигар, угостил его сигаретой. А на приветствие не ответил.
— С фронта вчера пришел, дай, думаю, схожу вымоюсь. Ты меня помнишь, бай Йордан? Яким я.
— Как же, помню, помню. Иди, мойся, Яким. Мне о тебе говорили… Иди, я с тебя денег не возьму.
— Бай Йордан…
— Оставь меня, Яким. Глаза б мои на тебя не глядели. Тоже мне, тырновец!.. Стыдобушка! С фронта, говоришь, пришел? А кто ж наш народ оборонять будет, кто наши земли будет беречь? Разбегаетесь! Куда, зачем?.. Матушка наша Болгария — это ж наше отечество. Земля наша исконная… Лучше б уж вы свои кости на тех утесах сложили, а то топчет сейчас ее чужой сапог. Стыд! Стыд и срам. И грех!