— Что-то больно затянулась эта проклятая война, — вздохнул Герги, вытягивая свою покалеченную ногу.
— Да, очень. Но важнее, чем она кончится.
— Опять нам, крестьянам, отдуваться, — вставила Милана.
В последнее время она явно сдала. Жаловалась на бессонницу, тревожилась за сына, которому прислали повестку явиться на комиссию. Жалея ее, Ради попросил товарищей помочь привести в порядок двор, да и ворота надо было поправить — они висели на одной петле, крыша в амбаре совсем прохудилась. Некому было навоз вывезти…
Цоньовица принесла слоеный пирог а брынзой. Сказала, что дождь перестал.
— Товарищ Лютов, попроси ребят прийти ко мне завтра утром пораньше. А в Тырново я отправлюсь в воскресенье, — шепнул ему Ради.
Оставшиеся до воскресенья дни пролетели быстро. И вот у дома тетки Миланы загромыхала коляска лесничего. На козлах восседал Герой. В чисто убранном дворе толпились крестьяне, вставшие задолго до рассвета. И каждый что-то принес для Ради. Кто теплый каравай, кто — вареную, а то и живую курицу, женщины высыпали из передников яблоки, протягивали Ради букетики дикой герани[27]. Владо Лютов принес корзиночку яиц — некоторые ребятишки давали по яйцу в виде платы за входной билет на представление. Гостинцы принимал Герой и тут же рассовывал их между сиденьями.
Настало время прощаться. Ради в последний раз обвел глазами свою комнатку, погладил рукой каждую вещь в ней. Сколько бессонных ночей провел он здесь, сколько пережил радостных и тревожных минут! Хорошо жилось ему в селе эти три месяца. Он окреп. Сумел стать полезным людям. Взгляд Ради остановился на вазе с увядающими розами. Он выбрал две-три посвежее для Марины.
Хозяйка наполнила водой медный котелок, чтобы, по обычаю, полить на дорогу с пожеланием благополучного пути! Ради поцеловал ее натруженную руку и незаметно сунул в твердую ладонь деньги, которые ему прислали из Тырново товарищи. Тетка Милана отдернула руку, словно он положил в нее раскаленный уголек.
— Ах, Ради! Вот уж не ожидала я от тебя такого! Как ты мог? Забирай назад свои деньги. Небось, когда я к вам пришла, твой отец никаких денег с меня не спрашивал! Ты ведь мне вроде сына. Не забывай нас! Двери моего дома всегда открыты для тебя.
Молодежь ждала Ради у околицы: парни и девушки сидели на пожухлой траве по обеим сторонам дороги. Завидев издали коляску, они вскочили, взялись за руки и перегородили дорогу. Ради сошел к ним. Смущенно откинул со лба волосы, открыв при этом свой загорелый на солнце лоб — высокий, умный. Подошел сначала к девушкам. Хубка мяла в руках тоненькую зеленую бумажку, в которую был завернут вышитый ею платочек.
— До встречи в Тырново, Хубка, — сказал ей Ради, принимая подарок.
Прощание с парнями было более сдержанным: Ради обнялся с каждым, крепко, по-мужски пожимая руки. Это пожатие выражало любовь и верность. Христо обхватил его за пояс, словно не желая отпускать. В сущности, это был знак ребятам перенести в коляску арбузы и дыни, лежавшие грудой в траве. Наконец Герой щелкнул кнутом, и коляска тронулась. Когда она взобралась на взгорок у поворота, Ради привстал со своего места и помахал рукой провожавшим его товарищам, которые все еще стояли посреди дороги.
22
Никола Бабукчиев, озабоченный, шел по нижней улице. Он нес полную сумку провизии для Любки, которую отправили жить к тетке. У той сейчас было свободно в доме: старший сын воевал на южном фронте, а Бончо призвали на службу во время последней мобилизации. Несколько дней тому назад слегла бабушка Зефира. Боялись, что у нее тиф, с недавних пор свирепствовавший в городе.
— Доктор приходил? — спросила сестра, принимая у него из рук сумку.
— Уф! — тяжело вздохнул Никола. — Совсем из сил выбился, куда я только вчера ни ходил. Больницы на карантине, к врачам не пускают. Ради пошел искать фельдшера Юрдана. Денка мне все уши прожужжала: «Иди да иди, Кольо, за сербским врачом, маме совсем худо». В общем иду его искать. А Любка как?
— Все в порядке. Может, позвать ее?
— Не нужно! Еще неизвестно, что за болезнь.
— Стало быть, сватья совсем плоха…
Кивнув головой с отчаянным видом, Никола застучал тростью по мостовой.
Ради вернулся без фельдшера и тут же отправился за Зойкой: ее велела позвать бабушка.
Бабушка Зефира лежала почти неподвижно, устремив взгляд на образа. Лампадка, огонек которой придавал ей надежду, погасла. Кончилось масло: его не хватало даже для готовки. Она же внушила себе, что как только угаснет лампада, угаснет и она сама. Губы у нее посинели, ноги были холодными, как лед, несмотря на горячие кирпичи, которые то и дело меняла дочь. Возле кровати стоял медный тазик с раствором уксуса для компрессов — больной казалось, что внутри у нее полыхает огонь. Что положение ее серьезно, бабушка Зефира чувствовала и по желтому, словно лимон, лицу зятя, который часто заглядывал в комнату, чтобы подбодрить ее. Денка открывала дверь локтем, посуду, из которой ела мать, подхватывала полотенцем. В доме не говорили, а шептали. Это еще больше пугало больную. По ее горевшим щекам текли слезы, но у нее не было сил вытереть их. Ослабевшим голосом она повторяла чуть слышно: «Был бы здесь Богданчо, он бы меня не оставил… Что он делает в Софии?..»